— Нет никакого мистера Парсонса, Дон. И никогда не было. Отцом Алтеи был студент-медик из Дании… Кажется, теперь он довольно знаменит.
— Ясно. — Что-то удерживает меня от выражения сочувствия. — Хотите сказать, он ничего не знает об Алтее?
— Верно. — Она улыбается, в глазах горит безумный огонек.
— Вашей дочери не позавидуешь.
— Я выросла в таких же условиях, и, как видите, счастлива.
Наповал. Так-так-так. Перед моим мысленным взором возникает картина: поколение за поколением одинокие самки отправляются в путь, озабоченные выбором достойных производителей. Да, я слышал, что мир к этому идет.
— Я пойду проверю удочки.
Она уходит. Свет гаснет. Нет. Никакого отклика. Прощай, капитан Эстебан. Нога беспокоит меня все сильнее. К черту миссис Парсонс с ее оргазмом на расстоянии.
Больше мы почти не разговариваем, что вполне устаивает Рут. Странный день тянется без конца. Нас накрывает шквал за шквалом. Рут начинает снова жарить рыбу, но дождь заливает костер. Кажется, он припускает сильнее, когда солнце пробивается сквозь облака.
Наконец Рут возвращается под мое намокшее серапе, но тут все равно зябко. Сквозь дрему я слышу, как она вскакивает, чтобы оглядеться. Подсознание отмечает, что женщина по-прежнему на взводе. Я посылаю его к дьяволу.
Спустя некоторое время я просыпаюсь и вижу, как она что-то строчит в намокшем блокноте.
— Что пишете? Список покупок для аллигаторов?
Вежливая механическая улыбка.
— Всего лишь адрес. На случай, если… я такая глупая, Дон.
— Послушайте, Рут, — я сажусь, морщась от боли, — хватит психовать. Скоро мы выберемся отсюда, и у вас будет о чем порассказать друзьям.
Она не поднимает глаз:
— Надеюсь.
— Ничего страшного не случилось. Нам здесь никто не угрожает. Если только у вас нет аллергии на рыбу.
Еще один смущенный девичий смешок, но Рут все еще дрожит.
— Иногда мне хочется уйти… далеко-далеко.
Чтобы не спугнуть ее, я говорю первое, что приходит в голову:
— Признайтесь, Рут, вас устраивает ваша одинокая жизнь? Там, в Вашингтоне? Такая женщина обязательно должна…
— Найти мужа? — Она судорожно вздыхает, запихивая блокнот в карман.
— Почему бы нет? Вы же не против компании? Только не говорите, что вы профессиональная мужененавистница.
— В смысле, лесбиянка? — Она смеется чуть повеселее. — С моим секретным допуском? Нет, я не лесбиянка.
— Какую бы травму вы ни пережили, время все лечит. Нельзя ненавидеть всех мужчин без исключения.
Рут улыбается:
— Никакой травмы не было, Дон. И я не испытываю ненависти к мужчинам. Это так же глупо, как ненавидеть погоду. — Она криво усмехается, глядя сквозь стену дождя.
— Мне кажется, вы затаили на нас обиду. Даже меня опасаетесь.
Нежно, словно мышь, она вонзает в меня зубки:
— Расскажите про вашу семью, Дон.
Туше. Я выдаю отредактированную версию своей одинокой жизни, и она сокрушается, что все сложилось так печально. Мы увлеченно обсуждаем преимущества одиночества; концерты, спектакли и путешествия, которые могут позволить себе она и ее подруги, а одна из них — представляете? — старший кассир в цирке.
Разговор начинает заедать, как испорченная пластинка. Ее взгляд все чаще устремляется за горизонт, она словно вслушивается во что-то, и это что-то — не мой голос. Что с ней не так? Что не так с каждой немолодой женщиной, спящей в одинокой постели и тихо живущей по собственным правилам? А у этой еще и секретный допуск. По многолетней привычке влезать в разговор внутренний голос едко замечает, что миссис Парсонс представляет собой классическое слабое звено, на которое клюнул бы любой шпион.
— …все больше возможностей. — Она осекается.
— Да здравствует женское равноправие?
— Равноправие? — Она нетерпеливо подается вперед и расправляет серапе. — Скорее небо и земля прейдут…
Библейское выражение привлекает мое внимание.
— Что это значит?
Рут бросает на меня такой взгляд, словно и меня требуется расправить, как то серапе, и неуверенно вздыхает:
— Ох…
— Нет, вы ответьте. Разве женщины не получили свой билль о гражданских правах?
Рут надолго замолкает. Когда она снова открывает рот, ее тон меняется.
— У женщин нет никаких прав, Дон, кроме тех, которые готовы дать нам мужчины. Мужчины агрессивнее и сильнее нас, они правят миром. Когда следующий кризис расстроит их планы, наши так называемые права рассеются, как… как этот туман. И мы снова станем тем, чем всегда были: собственностью. Что бы ни случилось, во всем обвинят наши свободы, как уже было, когда пал Рим. Вот увидите.
