Вдруг внизу мелькает что-то черное. Это убегает старший брат! Громогласный Материн голос стихает. Ее огромное тело напружинивается, с треском смыкаются пластины. Мать рычит!
Внизу братья бегают, вопят! Я поглубже зарываюсь в материнский мех. Она прыгает, и меня мотает во все стороны.
— ПРОЧЬ! ПРОЧЬ! — ревет она.
Обрушиваются жуткие охотничьи лапы, она рычит уже без слов, дрожит, дергается. Когда я осмеливаюсь взглянуть, то вижу: все разбежались. Но один брат остался!
В когтях у Матери — черное тельце. Это мой брат Сессо! Но мать рвет его, пожирает! Меня охватывает ужас — это же Сессо, которого она с такой гордостью, с такой нежностью растила! Рыдая, утыкаюсь в материнский мех. Но чудесный мех отходит клоками и остается у меня в лапах, золотой материнский мех умирает! Отчаянно цепляюсь, не хочу слышать, как хрустит, чавкает, булькает. Это конец света, ужасно, ужасно!
Но даже тогда, моя огненная крохотулечка, я почти понимал. Замысел велик!
И вот, насытившись, Мать устремляется вперед. Далеко внизу дергается каменистая земля. Теперь походка у Матери не плавная — меня мотает. Даже песня ее изменилась: «Вперед! Вперед! Одна! Всегда одна. Вперед!» Стих грохот. Тишина. Мать отдыхает.
— Мама! — шепчу я. — Мама, это Моггадит. Я тут!
Сокращаются пластины на брюхе, отрыжка сотрясает ее нутро.
— Ступай, — со стоном велит Мать. — Ступай. Слишком поздно. Больше не Мать.
— Я не хочу уходить от тебя. Почему я должен уходить? Мама! — причитаю я. — Поговори со мной!
Затягиваю свою детскую песенку: «Дит! Дит! Тикки-такка! Дит!» Вот бы Мать ответила — проворковала утробно: «Брум! Бр-р-рум-м! Брумалу-бруйн!» Огромный материнский глаз слабо вспыхивает, но вместо песни раздается лишь скрежет.
— Слишком поздно. Нет больше… Зима, говорю тебе. Я говорила… Пока не наступила зима, ступай. Ступай.
— Мама, расскажи мне, что там снаружи.
И снова ее сотрясает стон или кашель, и я едва не падаю. Но потом она говорит, и голос ее звучит чуть тише.
— Рассказать? — ворчит она. — Расскажи, расскажи, расскажи. Странный ты сын. Расскажи-расскажи, как твой Отец.
— А что это такое, мама? Что такое Отец?
Она опять рыгает.
— Вечно расскажи. Зимы все длиннее, так он сказал. Да. Скажи им, зимы все длиннее. И я сказала. Поздно. Зима, говорю тебе. Холод! — Голос грохочет. — Нет больше! Слишком поздно!
Я слышу, как там снаружи гремит и щелкает броня.
— Мама, поговори со мной!
— Ступай. Сту-у-упай!
Вокруг меня с треском смыкаются брюшные пластины. Прыгаю, цепляясь за клочок меха, но и он отваливается. Плачу. Мне удается спастись, повиснув на ее огромной беговой лапе — жесткой, гулкой, словно камень.
— СТУПАЙ! — ревет она.
Материнские глаза съежились, умерли! В панике лезу вниз, вокруг меня все дрожит, гудит. Мать сдерживает свой громовой гнев!
Соскакиваю на землю, бросаюсь в расселину, извиваюсь, зарываюсь поглубже, а надо мной жутко рычит, клацает. Прячусь в скалах. Позади лязгают материнские охотничьи когти.
Красная моя крохотулечка, нежная моя малютка! Никогда не испытывала ты такого ужаса. Что за кошмарная ночь! Сколько часов прятался я от чудовища, в которое превратилась моя любящая Мать!
Да, потом я еще раз видел ее. На рассвете взобрался на уступ и всмотрелся в туман. Тогда было тепло, туманы были теплые.
Я знал, на что похожи Матери. Мы иногда замечали вдали огромные темные ороговевшие туши, Мать звала нас, и мы собирались под нею. Да, а потом землю сотрясал ее боевой клич, и в ответ раздавался рык чужой Матери, и мы, оглушенные, цеплялись изо всех сил, ощущая убийственную ярость, нас трясло, мотало, пока наша Мать наносила удары. Раз, когда она насыщалась, я выглянул и увидел в разбросанных на земле останках чужое вопящее дитя.
Но теперь моя собственная любимая Мать шагала прочь в тумане, огромная серо-бурая туша, вся шишковатая, ороговевшая, только охотничьи глаза торчали над броней — бездумно вращались, высматривая добычу. Она ломилась вперед, сокрушая горы, и напевала на ходу новую суровую песню: «Холод! Холод! Лед. Одна. Лед! И холод! И конец!» Больше я ее не встречал.
Когда взошло солнце, я увидел, что мой золотой мех выпадает, обнажая блестящую черноту. Вдруг, сам того не осознавая, я выпустил охотничью лапу, она мелькнула в воздухе и сбила прыгуна прямо мне в пасть.
