Эти записи Эван сделал еще до того, как изучил результаты сканирования горы в попытках как-то объяснить ее название. Он искал пещеру, курган, хотя бы просто тропу или перевал. Но Кливорн укрывали слишком плотные облака. Хотя однажды Эвану вроде бы удалось разглядеть ту самую загадочную линию. Разглядеть! Он поморщился. Вообразил, что сможет служить Науке, используя несовершенные человеческие органы чувств?
— …галактические битумные ямы на транзисторах! — прохрипел вдруг чей-то сиплый голос.
Эван вскинулся. Но в комнате никого больше не было.
— Компьютер человечества! — глумливо передразнил голос.
И тут Эван понял: да это же его предшественник — психо-антроп Фостер, просто голос не до конца стерся со старой катушки, куда Эван надиктовывал свои собственные наблюдения.
Он подскочил к терминалу, чтобы стереть Фостера, но тут призрачный голос громко заявил:
— Выгребная яма размером с целую планету — наваленные в кучу данные со звезд, которые вот уже пять сотен лет не просматривал ни один компетентный специалист.
Эван задохнулся от ужаса и промазал по клавише — вместо того, чтобы стереть запись, лишь приглушил звук.
— Исследования! — пьяненько захихикал Фостер. — Эти-то людишки — и ручки запачкать?
Далее последовал неразборчивый шум. Эван склонился над терминалом и в ужасе различил:
— Шаманы! Поколения жмущих на кнопки имбецилов! — Снова неразборчивый шум — Фостер что-то бормотал про ДНК. — И это жизнь? Так ведут себя живые существа?.. Самые сложные, самые трудные во всей галактике… наша единственная надежда… — Голос снова сделался неразличимым.
Эван увидел, что катушка с записью прокрутилась почти до конца.
— Научная утопия! — расхохотался Фостер. — Идеально смоделированное общество. Никаких войн. И больше нет нужды изучать самих себя, ведь мы совершенны.
Послышался булькающий звук. Эван вдруг осознал, что Фостер употреблял в своей лаборатории алкоголь. Сумасшедший!
— А я у них за придворного шута. — Фостер громко рыгнул. — Разузнай нам парочку местных словечек, притащи несколько безделушек… старина Фостер. Не создавай лишних проблем. — Психоантроп что-то неразборчиво простонал, а потом возопил: — На карачках! Среди скал, в одиночку. Земмельвайс. Галуа. Грязная работа. Тяжелая работа для одиночек и…
Катушка закончилась.
Голова у Эвана шла крутом, но он сумел расслышать звук торопливых шагов в коридоре и встал. Дверь открылась, на пороге стоял первый зам Понтрив.
— Чем это ты занимаешься, Эван? У тебя тут кто-то разговаривал?
— Просто… просто мои записи о местной культуре, сэр.
— Об этой твоей горе? — сухо поинтересовался Понтрив, склонив голову.
Эван кивнул. Внезапно он вспомнил, что корабль вот-вот улетит, и эта мысль снова его ошеломила.
— Доктор Понтрив, сэр, такая жалость, если мы не проверим. Эту область ведь больше исследовать не будут.
— Но что мы такого можем найти? Да и ко всему прочему, какое отношение эта гора имеет к твоей специальности?
— Сэр, мои исследования местной культуры наводят на мысль о некой аномалии. Что-то… Ну, то есть я Пока точно не знаю, но уверен, что заметил…
— Заметил — что? Может, мифические Врата времени? — Улыбка сползла с лица Понтрива. — Эван, в жизни каждого молодого Ученого наступает момент, когда его призвание подвергается жесточайшему испытанию. Тут-то и выясняется, Ученый ли он. Или же всего-навсего техник-переучка. Ученый не должен, не может предавать свое дело и скатываться до феноменологического подхода и субъективных домыслов… Возможно, Эван, ты и не знаешь, — Понтрив сменил тон, — но мы с твоим дядей вместе прошли через Пренауч. Он столько для тебя сделал. Он верит в тебя. Как печально, если ты его подведешь.
Сердце у Эвана упало. Вероятно, именно Понтрив помог дяде его сюда пристроить. Неожиданно для самого себя он выпалил, ужаснувшись собственным словам:
— Но, доктор Понтрив, если дядя в меня верит, то он рад был бы, чтобы я и сам верил в себя. Ведь правда, что полезные открытия иногда совершали люди, которые упорно настаивали на своих… догадках?
Понтрив отпрянул:
— Рассуждать о праздном любопытстве (а именно оно, Эван, тобой движет) и сравнивать его с интуитивным вдохновением, прозорливостью великих Ученых прошлого? Я в ужасе. Больше никакого сочувствия.
