— Надеюсь, — едва слышно сказала она. В голосе все еще слышалась неуверенность.
И я вдруг почувствовал, что под этой безупречной внешностью кроется сомневающаяся натура. Было приятно знать, что ничто человеческое ей не чуждо.
На выходе из бистро я приметил Нино, торчащего возле парковки. Он делал вид, что читает газету.
— А кстати, Сильвия, он и в Эритрею с тобой полетит?
— Нет, слава богу. Вообще-то мне впервые придется по-настоящему позаботиться о себе самой.
— Что ж, если тебя это утешит, можешь сообщить своему отцу, что я стану тебя оберегать.
По ее лицу было видно, что она благодарна мне за эти слова. Сильвия улыбнулась мне, и моментально все мои усилия не влюбиться пошли прахом.
Подходила к концу вторая неделя наших занятий. Я узнал, что в Парижской опере дают спектакль, который бывает только раз в жизни. Легендарная Мария Каллас будет в последний раз петь Виолетту в «Травиате». Я твердо решил не упустить свой шанс. Это, конечно, было ребячество, но я сослался на недомогание и отпросился с семинара, чтобы отстоять очередь за входными билетами.
Надо ли говорить, что таких желающих послушать Каллас в Париже и окрестностях было хоть отбавляй. Передо мной оказалось столько народу, что их с лихвой хватило бы, чтобы заполнить театр до отказа. Однако я напомнил себе, что всегда вел жизнь праведника и если моя добродетель заслуживает хоть какого-то вознаграждения, то почему бы этому не случиться теперь.
Мои безмолвные мольбы были услышаны. Около половины седьмого, когда очередь продвинулась на каких-то двадцать шагов и дела казались безнадежными, меня окликнул женский голос:
— Мэтью, ты ведь, кажется, себя плохо чувствовал?
Взят с поличным! Обернувшись, я увидел, что со мной говорит не кто иной, как сама Первая Красавица.
Сильвия изменила своей обычной строгой прическе и распустила волосы. Волосы каскадом падали ей на плечи. На ней было простое черное платье, открывавшее куда большую часть ее ножек, нежели неизменные джинсы. Короче говоря, она была ослепительна.
— Со мной полный порядок, — объяснил я. — Не мог же я пропустить Каллас! Но в любом случае я наказан за прогул: не похоже, чтобы я попал на спектакль.
— Тогда идем со мной. Фирма моего отца держит здесь ложу, а сегодня я в одиночестве.
— Вот было бы здорово! Но ты уверена, что я одет подобающим образом? На твоем фоне… — Я показал на свою потрепанную джинсовую рубашку и вельветовые штаны.
— Мэтью, тебе же не на сцену выходить! Тебя никто, кроме меня, не увидит. Идем, а то увертюру пропустим!
Она взяла меня за руку и повела через толпу возбужденных соперников, не доставших билета, и дальше, по знаменитой мраморной лестнице. У меня захватило дух от сводчатого фойе, выполненного в красном, голубом, белом и зеленоватом камне, похожем на мрамор.
Мои опасения подтвердились: во всем театре я оказался единственным мужчиной без смокинга или фрака. Но я утешил себя тем, что невидим. То есть — кто бы стал смотреть на меня, когда рядом находилась Венера Миланская?
Служитель в униформе провел нас по опустевшему коридору к входу в ложу, обитую алым бархатом. Мы смотрели сверху на переполненный зал, на высоченный свод авансцены. В центре зала с окаймленного позолотой потолка, расписанного самим Шагалом, свисала на цепях легендарная театральная люстра. Сюжетами росписи служили сцены самых знаменитых оперных и балетных спектаклей с явным преобладанием влюбленных пар.
Где-то внизу оркестранты настраивали инструменты, и я ощутил себя поистине на небесах. Мы заняли два передних кресла, в ложе для нас была приготовлена небольшая бутылка шампанского. Я вспомнил навыки, приобретенные за годы работы официантом, и наполнил наши бокалы, не пролив ни капли. После чего провозгласил подобающий моменту тост.
— За тех, кому я обязан этим спектаклем! — начал я. — За Миланский автомобильный завод и ближайших родственников его руководства.
Она рассмеялась, оценив шутку.
Свет начал гаснуть. В ложу вошел медведь Нино (тоже в смокинге!) и скромно устроился сзади. Выражение лица у него было, как всегда, лишено эмоций, и я все гадал, с удовольствием он сюда пришел или нет.
