Странный звук. Похоже на хруст немного отсыревших чипсов, раздавленных в руке.
Я сижу, зажав обломок рога в левой руке и раздавленного жука-геркулеса в правой. Долго сижу.
На часах половина десятого. Родители зайдут пожелать мне спокойной ночи.
Я вырываю из блокнота пару страниц (вот этого самого блокнота, который сейчас держу в руках и фиксирую в него воспоминания), заворачиваю в них Геракла и обломок рога и убираю в ящик стола, завалив грудой цветных фломастеров и школьных тетрадей.
«Спокойной ночи, солнышко». Мамаша стоит в дверях моей комнаты.
«Спокойной ночи, мамочка».
На следующее утро я встречаю Рэндольфа, когда он, согнувшись пополам, внимательно прочесывает лужайку на заднем дворе своего дома. Я замечаю его из окна и спускаюсь. Забор высок для меня, и мне приходится встать на садовое ведро, перевернув его дном кверху.
«Эй, Рэндольф!» Я машу рукой.
Он рассеянно поворачивается и, молча кивнув, вновь начинает разглядывать траву под ногами. Потом снова смотрит на меня и негромко, без всякой надежды на успех, спрашивает:
«К вам Геракл не залетал? Посмотри, пожалуйста, может быть, он где-то в траве сидит».
«Геракл?» Я недоуменно смотрю на Рэндольфа.
«Жук. Огромный жук с длинными рогами. Помнишь, я рассказывал тебе?»
«Ах да, конечно. Ты привез его из Мексики. Нет, извини. – Я с глубоким сочувствием пожимаю плечами. – Как же ты его выпустил?»
От этого вопроса Рэндольф делается еще более жалким.
«Я, наверное, плохо прикрыл аквариум. И из-за духоты я держу окно в своей комнате открытым».
Я посылаю Рэндольфу самую ободряющую улыбку, какая только есть в моем арсенале.
«Не переживай. Думаю, Геракл где-то тут, вряд ли улетел слишком далеко, все-таки он не птица».
«Ты думаешь?» В его голосе столько надежды, что я с трудом сдерживаю улыбку.
«Конечно».
Рэндольф глубоко вздыхает и склоняется над травой еще ниже. Он медленно раздвигает пальцами чуть ли не каждую травинку и еще медленней переставляет ноги, боясь раздавить своего питомца.
Я возвращаюсь в дом, захожу в ванную комнату и выбрасываю останки Геракла в унитаз. Мне приходится дважды дожидаться, пока бак наполнится, прежде чем от жука не остается и следа.
Выходя, я замечаю свое лицо в отражении зеркала, висящего над раковиной.
Это лицо улыбается. Искренне. Без притворства.
* * *
Лестницы. Что может быть хуже? Обливаясь потом, я заковылял на третий этаж. Перед каждой ступенькой приходилось танцевать идиотский танец: сначала ставить правую ногу, а затем описывать полукруг несгибающейся левой, чтобы переставить ее на следующую ступеньку. Пакет с продуктами болтался на локте, долбил меня по бедру, звенели бутылки с пивом. Наконец я добрался до квартиры.
– Малыш, – встретила меня миссис Уэлч.
– Добрый вечер.
Она попыталась взять у меня пакет, но я закачал головой.
– У меня все-таки есть здоровые конечности, почему вы все время это забываете? – сказал я, улыбаясь.
– Я помню, малыш, извини.
Я засунул пиццу в микроволновую печь, вытащил из упаковки бутылку пива. Остальное сунул в холодильник вместе с банкой персиков.
– Ужин еще не готов. – Миссис Уэлч виновато посмотрела на микроволновку, внутри которой крутилась пицца.
– Вам совершенно не стоит об этом беспокоиться.
Неужели нас с ней ничего больше не связывает, кроме этой жалкой лачуги? Сложно поверить, что я для нее всего лишь человек, снимающий комнату. Но, в сущности, так и было.
Я сотни раз просил ее рассказать о том, что она знает обо мне. Сотни раз слышал одну и ту же короткую историю, в которой не за что зацепиться.
Я открыл «Миллер» и сделал глоток. Вкуснотища. Может, я алкоголик? Вряд ли. Я как-то пробовал виски. Дрянь несусветная.
Три года назад я искал угол. А миссис Уэлч искала того, кто разделит с ней плату по счетам за квартиру. Вот и вся история. Ну разве что еще: при мне не было никаких вещей, только небольшой рюкзак со сменным бельем. И, честно сказать, я уже устал вытряхивать из него все содержимое и с тупым упорством часами разглядывать несколько пар носков, двое джинсов и вылинявший свитер болотного цвета. Мертвые вещи. Они не сообщали ровным счетом ничего. Они молчали.
