Мы могли бы также поговорить о трансэкономической сфере. Это будет сфера, которая появляется после того, как классическая экономика потеряна в пустом роении колебаний на фондовой бирже (также, как история потеряна в вихре информации). Виртуальные и спекулятивные экономические трансакции отмечают конец любой формы политэкономии. Торговцы и Золотые Мальчики больше не должны иметь какого бы то ни было отношения к логике производства, рынка, капиталистической прибыли. Кое-что еще под угрозой: «реальное время» экономики, мгновенная текучесть капитала, орбитальный танец денег. Вращаясь вокруг самих себя со все возрастающей скоростью, деньги становятся до странности притягательным веществом. Как неконтролируемая цепная реакция, они выходят за пределы реальной экономики и проходят реальность насквозь с одного конца до другого, подобно перегретому ядерному реактору в Китайском синдроме, который мог насквозь пройти земной шар.
В Критике Политической Экономии Маркс заявляет, что «человечество ставит только те проблемы, которые может решить… Мы замечаем, что проблема возникла, когда материальные условия ее решения уже существуют или, по крайней мере, когда они могут существовать». Но нынешняя ситуация не похожа на описанную Марксом. Наш прыжок в виртуальный мир расстраивает все материальные условия, о которых рассуждал Маркс, и делает невозможным какое бы то ни было диалектическое объяснение для [нынешней] исторической ситуации. В каком-то смысле, виртуальное — это последнее объяснение истории и конечный результат реальных конфликтов. Сегодня это означает, что человечество (или те, кто думают от его лица) размышляет над проблемами только тогда, когда они уже решены. Их виртуально превзошли, или система вытеснила их, поглотив их появление. Но не случилось ли что-то подобное уже во времена Маркса? Появление понятий класса и борьбы, рождение исторического сознания: не служило ли это признаком момента, когда человечество прекратило быть сильным и мощным? Это напоминает Фуко и его анализ власти. Когда он начинает анализировать власть, не является ли это уже признаком того, что власть больше не имеет никакого политического значения, что она потеряло свой объект? Когда этнология рассматривает примитивные общества, это означает, что они уже исчезли. Сам анализ — это уже часть процесса исчезновения.
Критическое сознание, и, возможно, мышление вообще — подобны мессии у Кафки: они всегда приходят слишком поздно, уже после свершившегося, в сумерках, подобно сове Минервы. Критическое сознание — это не что иное, как ретроспективное пророчество, напоминающее о статуэтках Платона и их тенях на стене (стене событий) в пещере (в пещере истории). Как имел обыкновение говорить Аполлинер, когда люди говорят о времени, это означает, что оно ушло. История не оставляет на второй год. Только анализ делает это.
Есть ли тогда место для другого мышления, для парадоксальной мысли, которая, в отличие от сказанного Марксом, только ставит неразрешимые вопросы, в строгом виде неразрешимые проблемы? Есть ли мышление, материальных условий решения в котором нет и никогда не будет наличии? Кто заново проблематизирует все уже найденные объяснения и, таким образом, удержит мир в загадочной приостановке (suspense)? Никто не знает. Не слишком ли опасная судьба для мышления — стать, наконец, жертвой ее собственного пророчества, также, как судьба истории — попасть в свою собственную западню?
Лекция, прочитанная в Москве во Французском Университетском Колледже при МГУ им. М.В. Ломоносова.
Перевел с французского Б. П. Нарумов
Вам, наверное, известно, какой огромный успех принес недавно французской кинематографии фильм под названием “Ненависть”. В фильме показан ряд бурных событий, происходящих на окраинах городов и в пригородах; в качестве актеров (а, может быть, статистов?) в нем выступают группы молодых людей, в которых “сидит ненависть”. “Во мне сидит ненависть” — выражение почти безличное, оно означает не столько субъективную эмоцию или субъективное состояние, сколько объективную и беспричинную ярость, рождающуюся в городской пустыне, прежде всего в пригородах, превращенных в настоящую свалку. Тот факт, что окраинная “преступность” приобрела невиданный размах (ведь фильм, подобный “Ненависти”, можно снимать хоть каждый день), свидетельствует о том, что перед нами целостное общественное явление, в котором находит свое отражение определенный универсальный процесс — процесс концентрации населении и увеличения производства отходов. Речь идет о всемирной проблеме отбросов, ибо, если насилие порождается угнетением, то ненависть зарождается, когда человека отправляют на помойку.
