Когда у народа отбирают семейную память и заставляют его забыть свои семейные предания, тогда здоровое национальное чувство вырождается в его суррогат – непременно агрессивный национализм. Страшная беда России заключается в этой атрофированности памяти – не национальной, а именно семейной.
С точки зрения Соловьева, семья – это ни в коем случае не горизонталь (супруги и их дети), но вертикаль: дети, родители, деды, прадеды и так далее. Как раз эта вертикаль с ее памятью и историей в России конца XX века почти полностью отсутствует, что, по Соловьеву, является катастрофой для нации, которая может состоять только из таких семей, но ни в коем случае ни из чего другого.
И совсем не обязательно происходить из семьи дворянской или купеческой, чтобы иметь эти предания. Они есть у всех. Моя старая знакомая вернулась осенью (это было всего лишь несколько лет тому назад) из рязанской деревни, где родилась ее мать, и сказала с грустью: "Срубили дуб, который посадил дед Веденей". Оказалось, что это даже не прадед ее, а какой-то совсем далекий предок, живший неизвестно когда, может быть, "при Екатерине". Срубили дуб – и забудется дед Веденей, но и сейчас, увы, не думаю, что племянники этой моей знакомой интересуются его персоной.
Не национальная идеология и не какая-то идея, но именно семейная память необходима для того, чтобы мы, русские, из аморфной массы вновь стали нацией и в качестве нации – органичной частью человечества. Но что мы можем сделать для того, чтобы восстановить ее? Не поздно ли? Ведь умер не один только дядя Сережа, но все его современники.
И тем не менее, если начать по крупицам восстанавливать историю русской действительности уходящего столетия на уровне конкретных семей и их истории (очень негромкой и, казалось бы, невыигрышной для писателя), мы непременно найдем выход из тупика, в который попала Россия.
Православие – это не просто система приходов, монастырей, не просто епископы, священники и миряне той или иной, каноничной или не каноничной юрисдикции. Православие – это, прежде всего, духовная традиция, совершенно особая и, если так можно выразиться, раскрывающая особую грань христианства, не замеченную, иногда утраченную католиками и протестантами. Именно поэтому в Англии и во Франции, в США и т.д. православие не перестает быть русским, хотя богослужение давно уже совершается не по-славянски, а на французском или английском языках.
Важно понимать, и то, что православие, прежде всего, в России, говорит с нами на очень непростом языке. На Руси оно довольно долго вообще не было артикулировано в вербальной форме. Это был мир икон и безмолвной молитвы. Как говорит Е.Трубецкой, «русские иконописцы с поразительной ясностью и силой воплотили в образах и красках то, что наполняло их душу – видение иной жизненной правды и иного смысла мира. Далее в той же статье «Умозрение в красках» Трубецкой продолжает: «Пытаясь выразить в словах сущность их ответа, я, конечно, сознаю, что никакие слова не в состоянии передать красоты и мощи этого несравненного языка религиозных символов».
Nec lingua valet dicere, nec littera exprimere («Язык не в силах рассказать, не в силах буква передать», – говорит в гимне Jesu dulcis memoria св.Бернард Клервосский (1091 – 1153). Утверждая принцип, согласно которому слова бессильны для передачи того, что составляет саму суть религиозного чувства, Бернард более приближается к христианскому Востоку, нежели выражает принципы религиозности западного христианства, которое уже в его эпоху научилось выражать в слове свои мистические озарения.
В отличие от своих западных собратьев старцы и святые Средневековой Руси передавали свой опыт из поколения в поколение устно и при этом не оставляли никаких книг, как это было принято на Западе. Поэтому у нас нет ни «Подражания Христу» Фомы Кемпийского, ни «Цветочков» святого Франциска, ни своей «Суммы теологии» Фомы Аквинского. Первые же книги по аскетике появились в России только в XVIII и XIX веках. Об аскетическом опыте святых X – XVII веков можно только догадываться по отдельным намекам в их жизнеописаниях. «Устав» преп.Нила Сорского представляет на этом фоне исключение, которое только подтверждает правило.
