Молодой центурианин встал и прошелся по комнате.
"Где же выход? Пойти и сидеть в вольере, наблюдая за ней, как за…?". Но эта мысль с некоторых пор вызывала в нем все большее сопротивление. Есть пара их фраз…
Медленно запустив процесс перевода, он принялся листать все, что было собрано о людях в их библиотеке. Не густо. Анализ воздуха на планете, анализ почвы, природные ископаемые, наличие лесов, рек…и только несколько слов о диких племенах людей. Позже — о городах людей, все с той же низкой оценкой уровня интеллекта… Сухие цифры, тесты, баллы… Будто заговор какой-то, ни слова о культуре, психологии, хотя бы о повадках, что ли!
Пикнул и замигал о готовности переводчик, и на экране появились пятьдесят две строки перевода под двумя строчками исходного текста.
Красменоттос поежился. Ему становилось все хуже. Вот почему им казалась их речь неподдающейся пониманию. Как можно говорить и выражать мысль в двадцать раз короче, чем они?!
Но, когда до него дошел смысл последней фразы, он опять встал. Вспомнив отчаянный пронзительный взгляд, он выскочил в коридор и, все ускоряя шаг, почти бегом добрался до вольеров… Вот эта калитка… Ее нет… Почему ему так хочется, чтобы ничего не случилось, чтобы его глаза вновь встретились с ее глазами?
И они встретились… только зеленые глаза были безжизненны…
Мертвая, она смотрела в чужое небо, а он смотрел на нее.
Девушка лежала под водой бассейна, немного всплыв, насколько позволяла короткая веревка, привязанная к камню и к шее Лу. Длинные волосы струились вокруг нее, измученное лицо было теперь спокойным. Он смотрел и смотрел на нее, словно пытаясь проникнуть сквозь это мертвое молчание, чувствуя свою невольную вину в том, что только ее смерть заставила его взглянуть на нее по-другому.
4
Красменоттос развернул листок бумаги, который ему принес служащий, убиравший опустевший вольер. Ровные ряды знаков, которые он неуверенно перенес в переводчик, стали выстраиваться во множество центурианских букв. Положив длиннопалую руку на листок, он закрыл глаза.
… Много солнца… зеленых листьев… двое… счастливы… ребенок…
Красменоттос сжал руку в кулак. Ему не хотелось дальше погружаться в воспоминания Лу. Ей больно. И ему… Но все-таки читая перевод, центурианин почувствовал, как кожа его покрывается мелкими пупырышками… Он услышал ее прерывистый нежный шепот…
Отзовись. Одиноко. Солнца нет. И одна я.
Пустота. И высоко реет птица чужая.
Пыль и грязь, и нелюди. Я живая, немая,
Скоро буду свободна. Я к тебе улетаю.
В эту минуту в памяти Красменоттоса отчетливо встало ее лицо, когда она смотрела на него снизу вверх, только что прошептав умирающему:
— Я скоро к тебе приду…
…Дипломная работа Красменоттоса с его нашумевшим заключением, что раса людей заслуживает большего внимания и изучения, чем было ей уделено, осталась пылиться на полке. Однако, приготовления по освоению пригодной к жизни планеты Х были приостановлены до более глубокого изучения вопроса.
Счастье есть идеал не разума, а воображения.
Кант.
Она проснулась в одно прекрасное дождливое утро и улыбнулась от предчувствия. И не было в это утро ничего необычного, ничего странного, просто шел теплый летний дождь, в котором играла замечательная радуга, перекинувшаяся через бившееся пенным прибоем о камни море. В теплом влажном воздухе носились чайки, пахло водорослями, выброшенными ночным штормом на берег, и… рыбой. Посмотрев на потемневшую от сырости и времени стену родительского дома, стоявшего почти у моря, она подумала, что на этом покосившемся гвоздике, торчавшем здесь с незапамятных времен, могла бы висеть… его куртка. Он приплывет на прекрасном паруснике и увезет ее отсюда.
Она встрепенулась. Ну, конечно, она сегодня его непременно встретит, поэтому и встала так рано. Перехватив длинные волосы лентой, она выбежала на улицу и взглянула на вздыхающее море из-под ладони. Да, она встретит его там, у того дальнего островка, одного из множества таких же небольших островов, которые разбросаны у входа в их бухту, и которые сейчас еле виднелись в сетке дождя…
