— Скажи на милость! Вот диво-то! Хорошо, коли кто все это знает, — процедил сквозь зубы пожилой мужчина.
— Широко это море-то?
— С одного края на другой не видно — страсть!
— Шире Волги?
— Куда! Почитай, в сто раз шире.
— А далеко оттелева Ерусалим?
— Не могу знать, почтенные, а надо полагать, что близко.
В половине этого разговора в комнату вошли гвардейский солдат и молодая баба в синем шугае и в расписанном платке на голове. Они потребовали чаю. Солдат начал прислушиваться к разговору. Молодой парень по-прежнему задавал сборщику вопросы.
— Ну а чье ж это самое Черное море? — спросил он.
Сборщик замялся.
— То есть как чье? Известно, Божье… Вот старцев этих, что в обители заключены, наши ослобонить хотят, да трудно. Семь мостов строили, и каждый проваливался.
— А на кораблях приплыть нельзя?
— Извергнет, потому — не вода, а смола…
Солдата взорвало. Он вмешался в разговор.
— Старый ты человек, а врешь, — сказал он сборщику. — На кораблях нельзя, так пароходы по нем ходят.
— Что ж, служивый, вам лучше знать. Вы человек бывалый, а мы понаслышке. Люди ложь и мы тож, — отвечал сборщик.
— Так, то-то… Нечего и соваться! Морем этим, почтенные, владеют семь царей, — обратился он к мужикам. — На одном конце владеем мы, на другом — турка, на третьем — китаец, на четвертом — арап, на пятом — немец, только ему препона положена, чтоб не стрелять… на шестом там еще равные…
Солдат остановился.
— Спасибо тебе, служивый! — благодарили его мужики.
— Ну а что это за слово такое, служба? — спросил солдата молодой парень, отыскал в газете и прочел: — «Гордый Альбион с завистью взирает на успехи на Востоке». Альбион-то этот ругательное слово, что ли?
— Хитер больно. Поднеси стаканчик — так скажу, — отвечал солдат.
— А зачем не поднести? Мы и сами выпьем за компанию.
Потребовались три стаканчика. Солдат подсел к мужикам, чокнулся с ними, выпил и сказал:
— Про Наполеона слыхали?
— Как не слыхать!
— Ну, вот Альбион этот самый Наполеон и есть, потому он теперь с разными пашпортами живет и что ни месяц, то имя свое меняет, — отчеканил солдат.
— Иван Пантелеич, куда ж вы ушли? Я пужаюсь одна, — крикнула солдату баба.
К мужикам подошел сборщик, протянул книгу с крестом, поклонился и нараспев заговорил:
— Порадейте, православные, на построение храма Господня… Великомученицы Параскевы Пятницы!..
Мужики дали по грошу.
Был вечер. Газовые рожки ярко освещали раздевальную комнату Туликовых бань. Народу было не много. В углу, на диване, завернувшись в простыню, лежал пожилой купец с окладистой бородой и пил кислые щи. Поодаль от него раздевался, снимая с себя сюртук с погонами, чиновник военного министерства. В другом углу поп расчесывал гребнем свои мокрые волосы.
В раздевальную вошел молодой купец. Он был в коротенькой шубе, из-под которой виднелись полы халата. Сзади его мальчик в ватном казакине нес узел с бельем. Молодой купец отдал шубу сторожу. Завидя лежащего пожилого купца, он тотчас же крикнул:
— Парамону Иванычу! — и, обратись к мальчику, сказал: — Эй, Мольтка! Неси сюда белье. Здесь будем раздеваться. Знакомые есть.
Молодой купец сел против пожилого. Спросив, хорош ли пар, тепло ли в предбаннике, он начал раздеваться и снова обратился к мальчику:
— Ну, Мольтка?! Снимай с меня сапоги.
Парамон Иваныч прислушался.
— Как ты это его зовешь? Что, кажись, такого и имени в святцах нет? — спросил он.
— Мольткой. Это не имя. Это сосед наш в лавке, Голованов, его так окрестил. Шутник он. Таперича начитался он этих самых газет, про эту политику, значит, и всем названия этих воинов раздал. Кого Трошу зовет, кого Тьером… а его вот Мольткой прозвал, — рассказывал молодой купец. — Так из газет и хлещет! Сядем в мушку играть — туз пик у него Жуль Фавр, в горку — бар да дым барда дымом не называет, а Бисмарком. Саешник, что нас в рядах кормит, — Тьер у него, а соседа нашего Бубликова Рошфором окрестил. Тот смерть этого не любит, сердится. Дело чуть до драки не дошло. К мировому уже хотели подавать, да свои отговорили. Какой я, говорит, Рошфор, у меня христианское имя есть. На что жену свою — и ту Гамбеттой прозвал. Были мы тут как-то на именинах, так она в слезы. «Что, — говорит, — я тебе за Гамбетта досталась! Пятнадцать лет вместе прожили, все была Анна Ивановна, а вдруг Гамбеттой, сделалась».
