Ангел тоже ахнул легонько, снимок к груди прижал — и чуть про вверенную ему девицу не забыл, она уже метров на сто ускакала по гололеду на своих модных копытцах.
Влюбляться ангелы, конечно, не могут, но красота и скромность запечатленных на снимке дамских легких ангела поразили. Он стал снимок с собой носить, вглядывался в окружающих дам, сравнивал — но безрезультатно. Извелся прямо, даже перестал наверх запросы по поводу запросов по поводу документов отправлять — обо всем забыл.
Вот ангел и решил — надо либо выкинуть из головы эту блажь и вернуться к своим ангельским обязанностям, либо уж подойти к поискам системно, по-научному. Набрать всяких книг по медицине и рентгенографии, провести исследование, выяснить наконец, где же они водятся, эти дамы с хрупкими ребрами, узкой грудной клеткой и нежными легкими, которые будто для того и нужны, чтобы звук «ах!» производить.
И пошел ангел в библиотеку. Погоду, правда, неудачную выбрал, а что делать, раз решение принято. Ветер, ливень, ботинки в грязи тонут — а он идет, на груди снимок прячет. И это при том, что от склада, где он жил, до библиотеки — один двор перейти.
В зале библиотечном пусто, моль порхает. Сидит библиотекарша, дева сорокалетняя, волосы на затылке в фигу уложены, кофе пьет и думает — оно это кофе или все-таки он, как в школе учили.
И тут ангел вваливается, мокрый весь и прямо на ковровую дорожку грязными ботинками.
— Ах! — культурно воскликнула библиотекарша.
— Вы! — воскликнул в ответ ангел и прямо на дорожку и бухнулся от нервного потрясения.
Потом они, конечно, познакомились, кофе пили с пастилой, снимок рентгеновский разглядывали и вместе умилялись над буковкой «ё» в правом верхнем углу, а фамилия библиотекарши оказалась Ёлкина. И эта Ёлкина сразу согласилась ангела к себе взять, раз все так совпало. А что он без документов и даже без чемоданчика — ничего, видно же, что хороший ангел, чуткий, порядочный. Новый чемоданчик ему, кстати, обещали через год выслать.
Перекисова удручали жара под одеялом и холод за его пределами. Пережженная супругой свинина варилась в желудке так неохотно, как будто делала одолжение ничтожному Перекисову. Под окнами тоскливо звала хозяина промерзшая машина.
Хотелось напиться и злобствовать, и крыть тех, кто сидит наверху и делает все неправильно. Хотелось разбудить жену и ругать и свинину, и ее, чтобы она поняла, какой трагический ад тлеет под бледной и незначительной оболочкой Перекисова. Из плохо законопаченных рам тянуло ледяными вселенскими ветрами.
Вдобавок уже неделю болел непонятный волдырь, засевший глубоко под желтой кожей Перекисовской пятки. Вздыхая и тихо свирепея, Перекисов ковырял волдырь ногтем. Вчера начальник долго говорил про омоложение кадров, и все косился на Перекисова. А тридцатилетняя дура Анечка сказала еще потом, что Перекисов неплохо сохранился и держится молодцом.
Вспомнив, как Анечка взвизгнула на этом «молодцом», Перекисов полоснул ногтем по волдырю и вдруг почувствовал, как мерзкий твердый шарик обмяк под его пальцами.
Перекисов вылез из-под одеяла в холодное пространство и на одной ноге запрыгал в сторону ванной. Там включил свет и, скрючившись, стал разглядывать пятку.
Из него выходил еж. Точнее, обломок колючки морского ежа, на которого разнеженный Перекисов наступил летом в Адриатическом море. Нога потом долго болела, жена ныла, что эти ежи бывают ядовитые, а загорелый, чуть пьяный Перекисов только махал на нее рукой, отвлекаясь от ковыряния в пятке. Но тогда так ничего оттуда и не добыл.
Перекисов держал ежовую деталь на кончике пальца и, боясь ее сдуть, осторожно дышал в сторону. Он вспоминал шершавый шезлонг, и соленое тепло, и розовые, почти ненастоящие цветы над головой, и вино, и старательно жарящихся на солнцепеке импортных девиц, и даже оплывшую улыбку жены под огромными темными очками, и запах кипарисов. «Почему я Перекисов, а не Кипарисов?» — подумал он.
Нашел на кухне коробок спичек, спички выкинул, а на их место положил маленький черный обломок лета. Пятку на всякий случай помазал йодом.
Вернулся в спальню, заполз на свое место, перевернул подушку прохладной стороной кверху и сладко потянулся. А потом, не глядя, дружески похлопал жену по первому, что подвернулось под руку. Подвернулась, кажется, ляжка.
