— Какое мал! — вставал Савва со штабеля и сдергивал с головы шапку. — Слышите, как стонут?
— Слышу, да толку что?..
Савва смиренно клонил лобастую голову. Про себя‑то думал: «Была б моя воля, я бы три таких штабелька навалял».
Вслух о том, конечно, не высказывался. Силы и молодой жене потребны. Старшенький, Елисеюшка, уже на карачках по избе ползает — пора и нового сотворять. Хотя барщина четыре дня в неделю отнимает. Но молодая Ульяна из хорошей семьи, работящая: что по дневному хозяйству, что по ночному — все ладком да смешком сделает. Как ни занят на барщине муженек, а на Крещенье опять была с брюхом.
— Этого Захарушкой назовем, — похлопывал Савва хозяйственно по родимому животу.
— Да ну тебя, не сглазь! — отмахивалась Ульяна. — Все тебе мало! Все невтерпеж.
— Да ладно, Ульянушка, потерплю. Ты‑то как, не пялит глаза наш вислобрюхий гусарик?
Ульяна вздыхала. Как не пялить.
— Ежели что, я заживо его сожгу.
Голос они с мужиками не повышал, чего уж с женой‑то. Но ее дрожь от такого спокойствия пробирала. Как на заклятии охала:
— Скажешь тоже, Саввушка! Не забывай, что на каторжной Владимирке живем.
Забудешь тут! Неделю всего‑то спустя теща на санях в лес прибуровила. Да со слезами:
— Ой, Саввушка! Барин‑то в избу ломится!
Савва понял все с полуслова и, сунув топор за кушак, прыгнул в те же сани. Вожжи, само собой, в свои руки взял.
Уже темень наступила, а видно: дверь распахнута, в сенях какое‑то железо гремит.
Он в бешенстве не сразу сообразил, что кочерга звон высекает. По тазам. По чугунам. По чему‑то неистово хрюкающему и размахивающему саблей. Он сабельку одним ударом перешиб, а другой замах Ульяна придержала. Лучина из избы подсвечивала, разбой указывала. Рубашка холщовая была до живота разодрана, но и шелк голубой лентами с волосатой груди сползал. Савва эти шелковые ленты на левый кулак намотал, а правой направил лесной топорик на седую гусарскую башку.
— Я пойду по Владимирке, но ты, гнилой окаянец, прежде кровью умоешься!
Топорик все‑таки вбок скользнул, потому что обе бабы, и теща, и ее неслабенькая дочь,
на руке повисли. Но ведь из‑под левой руки все равно не вырваться. Трепка выходила нешуточная, послышалось просительное:
— Бес попутал, Саввушка! Что хошь требуй взамен!
— Воли! — сунул он гусара головой в чугун.
— Пусть и воля, без бумаг пока только. Ведь засмеют меня во Владимире, а тебя заподозрят, смотри!
— Я‑то смотрю да и думаю: ведь обманешь, барин?
— Христом Богом! — поцеловал он уцелевший в потасовке крест. — Сгинь только с моих глаз, Саввушка!
— Нет, барин. Буду жить, как и раньше жил.
— Как и раньше, как и раньше! — ина это истерзанный гусар согласился. — Оброк совсем махонький положу, только чтоб подозрения не было. Живи, Савва, но дай и мне пожить! Христом Богом!
— Ладно, поганец. Жаль Ульянушку сиротинкой оставлять. Но ты помни мою руку!
— Помню, помню, Саввушка.
— И не забывай, что я с того света достану!
Он выволок его из сеней и вслед сабельные обломки запустил.
Может, зря помиловал? А ну как прежний гусарской прытью во Владимир скаканет?
Но не было уже былой гусарской прыти у незадачливого любовника и невезучего хозяина. Московский купец его самого обвел вокруг трех клязьминских сосен. Немалое родовое именье таяло на глазах. А тут и Савва Васильев сын начал вставать на ноги. Он- то не пил, не курил, а полюбовницы с такой женой, как Ульяна, и непотребны были. Детки один за другим выскакивали. Вслед за Елисеем и Захаром и третий выскочил; чтя Ветхий Завет, его Абрамом назвали.
В Москву Савва уходил безбоязненно. Страх на барина напал всамделишный. А тут и другие холопы, не получая на лесосеке даже законного куска хлеба, прибили надсмотрщика, да и вся недолга. Рюмин подозревал своего главного обидчика, но Савва тут был ни при чем. Он так и сказал:
— Ваше благородие, надсмотрщик из тех же холопов — разве поднимется у меня рука на подневольного человека?
Тут разумелось — на вольного‑то может подняться!
Удивительное дело: после ночной трепки старый гусар, пропивший последнее, стал доверчивее. Просто рукой махнул:
— Э-э, одной душой больше, одной душой меньше. Суди теперь дураков! Всех на оброк повыгоняю. Даже распоследних лентяев. Ведь не идут добром на свои хлеба. Ты им пример показывай, Савва Васильич.
