Для разгрома избираю стиль строго-классический, суховатый: знай наших. Я увлекаюсь и не сразу подхожу к телефону.
Здравствуй, мам. Все в порядке. Работаю; девушки гуляют. Как вы? Мои планы? А что? Съездить к тете Лизе? А что такое? Мам, не могу. Сейчас жду сантехника, а в четыре — одна бодяга в Доме дружбы, но я должен быть. Неужели совсем никто не может? Да если б хоть заранее, мам… А что — что-нибудь серьезное? Навестить и продукты? Мам, в другой раз, правда… Не обижайся. Ну, я позвоню.
Мысль о заболевшей тетке мешает вернуться к работе. Но что я могу поделать! Ладно, проехали.
Беру ручку, ковыряю ею в ухе, перечитываю начало рецензии — лихо! С минуту пытаюсь сконцентрироваться на своих чувствах к Рудольфу Коняхину из Кургана, а когда это удается, обнаруживаю, что убивать его совершенно не хочется. С недоумением гляжу на папку, лежащую в кресле, — и надо же, ни капли ненависти, и даже напротив! Ну да, плохая работа, даже очень плохая, и ни при чем тут ни Шекспир, ни Байрон, но ведь работал человек, читал, списывал; одна перепечатка рублей пятьдесят…
Я пытаюсь представить неизвестный мне город Курган, а в нем этого Рудольфа — наверно, семейного, может быть, уже лысеющего человека. И вот он сидит сейчас где-нибудь на такой же шестиметровой кухне и ждет, что напишут на его папке в головном московском институте, а я обрадовался, наточил зубы и собираюсь плясать на костях. Стыдно.
Байрону ничего не нужно, и Шекспиру тоже; они заработали что могли, а нам с Рудольфом еще крутиться на всех перекрестках мира, добывая хлеб наш насущный! Я нахожу чистый лист и пишу рецензию — сдержанную, строгую и доброжелательную. Дописываю уже торопливо: в прихожей слышны голоса. Скорее туда, полюбоваться нагулянным розовощеким Чудищем, узнать последние новости.
— Ты, конечно, приготовил нам обед?
Каюсь, винюсь, изничтожаюсь. Замаливая грехи, быстро вынимаю Чудище из ее семи одежек и сажаю на горшок. У Ирки — сто рассказов о нашей дочке: какая она забавная, добрая, умная… Из комнаты раздается грохот.
Бесштанное Чудище, шпионом прокравшееся мимо нас, с выражением лица «ой, что-то случилось, но я ни при чем!» стоит под пианино, а мой секретер…
— Опять?
— Да, — кротко отвечает дите.
Но как она умудрилась вывалить сразу все папки? Сразу — все! Нет, определенно талантливый ребенок…
Я торжественно открываю цикл репрессий. Нашлепанное Чудище с воем валится на пол, но во мне нет ни грамма раскаяния.
— Очень стыдно, Катя! О-чень!
Я сажусь на корточки перед бумажными завалами и уже подумываю, как бы приладить к дверцам нехитрые проволочки-запоры, — сто лет назад ведь решил сделать запоры, все руки не доходили! — но тут на меня вываливаются останки расчетных книжек, и я понимаю, что за квартиру не плачено уже три месяца. Тьфу!
Эти пени и киловатты сведут меня в могилу. Я обреченно опускаюсь на тахту посреди бумажных ошметков и, марая лист, начинаю считать, кто кому и сколько должен: обменщица, дама без комплексов, оставила все это на меня. Если бы Чудище не тянуло все, до чего дотягиваются ее шустрые лапки, я бы, может, собрал мозги в кучку и вспомнил, как решаются задачи на простые проценты…
А потом — рев на кухне, и в дверях появляется Ирка, и я понимаю, что рев этот имеет ко мне самое прямое отношение.
Может, я все-таки буду убирать удлинитель после того, как торчу у телевизора, или сделаю что-нибудь, чтобы люди не спотыкались и не разбивали себе носов? — осведомляется моя безжалостная половинка. А если я совсем безрукий, то надо так и сказать.
Через несколько реплик мы беседуем в лучших традициях итальянского неореализма. В процессе обмена мнениями выясняется: моей жене осточертело жить, как на вокзале, среди неввернутых лампочек, шатающихся шкафов и незакрывающихся окон, а мне осточертело вообще все, и никто не запрещает моей жене найти мужа, который будет круглые сутки ввинчивать лампочки.
Разговор заканчивается тем, что я пулей вылетаю из квартиры.
Всю дорогу до метро я продолжаю мысленно доругиваться с Иркой — тем яростнее, чем очевиднее понимаю, что кругом не прав.
Я стою у автобусного окна и обиженно смотрю на проползающее мимо шоссе; уже у метро вспоминаю, что хотел заехать на телефонный узел — но не возвращаться же!
