— Чего вы от меня хотите? — спросила она дрожащим от волнения голосом.
— Поговорить. Просто поговорить, — ответил Саган.
— Меня интересуют ваши взгляды, товарищ Песец. Что такая барышня, как вы, думает об этой власти? Что читает? Каким видит будущее? Мир меняется, за вами и мною — каковы бы ни были наши убеждения — будущее.
— Трудно найти более непохожих людей, чем мы с вами, — воскликнула Сашенька. — Ваша вера — царь, помещики и эксплуататоры. Вы — тайная рука самодержавия, этого отвратительного строя, который, я верю, скоро рухнет. Власть будет принадлежать народу!
— По правде сказать, Сашенька, у нас схожие взгляды на многие вещи. Я тоже понимаю, что многое надо менять.
— История изменит мир, это ясно как день, — заверила Сашенька. — Исчезнут классовые различия. Будет править справедливость. Цари, князья, мои родители и их загнивающий мирок, дворяне, такие, как вы…
Она прикусила язык — слишком разоткровенничалась.
— Правда, жизнь странная штука? Я бы так не говорил, если бы мы с вами не стремились к одному и тому же, Сашенька. Мы, вероятно, читаем одни и те же книги. Я обожаю Горького и Андреева. Маяковского.
— Я тоже обожаю Маяковского!
— Я был в «Бродячей собаке», когда он читал свои стихи, и знаете, я плакал. Разумеется, я был в штатском! Да, я расплакался от смелости и красоты его стихов. Вы, конечно же, бывали там, в «Бродячей собаке»?
— Нет, не была.
— Жаль! — Саган сделал вид, что удивлен и расстроен. — Кажется, Мендель не любит поэзию.
— У меня просто нет времени посещать прокуренные кафе, — угрюмо ответила она.
— Жаль, что я не могу взять вас с собой, — признался он. — Вы сказали, что любите Маяковского? Мое любимое:
Где пели птицы — тарелок лязги.
Где бор был — площадь
стодомным содомом.
Шестиэтажными фавнами ринулись в пляски Публичный дом за публичным домом. И она с энтузиазмом подхватила:
Бутафор! Катафалк готовь!
Вдов в толпу!
Мало еще вдов в ней
И вновь Саган:
Никто не просил,
Чтоб была победа
Родине начертана.
Безрукому огрызку кровавого обеда
На черта она?!
Сашенька вскочила на ноги, лицо ее раскраснелось от волнения, и Саган подумал: «Вот воплощение мятежной юности!».
— Ну-ну, а я-то полагал, что вы просто глупая институтка, — медленно проговорил Саган.
В дверь постучали, вошел Иванов и передал Сагану записку. Тот стремительно встал и, подняв облачко пыли, бросил бумаги на стол.
— Что ж. На этом все. Прощайте.
— Вы отправляете меня назад в камеру? Но вы же ни о чем меня не спросили! — Казалось, Сашенька была в ярости.
— Когда ваш дядя Мендель Бармакид завербовал вас в РСДРП? В мае 1916. Как ему удалось бежать? На оленьей упряжке, потом на пароходе, потом поездом (между прочим, билет второго класса!). Не волнуйтесь, товарищ Песец, нам и так все известно. Я больше не буду тратить время впустую на ваш допрос. — Саган сделал вид, что немного раздражен, хотя на самом деле был вполне удовлетворен результатами допроса. Он получил от встречи именно то, что хотел. — Но я чрезвычайно рад нашей беседе. Думаю, вскоре мы сможем вновь поговорить о поэзии.
15
Сашенька куталась в свой песцовый палантин и оренбургский пуховый платок, а старший надзиратель помогал ей надеть соболью шубу. Вновь ощутить гладкий шелк ее подкладки, почувствовать ее тепло, словно окунуться в парное молоко! Она вся задрожала от блаженства, едва слыша, что там вахмистр Волков бормочет о «политических» и уголовниках, швейцарском шоколаде и одеколоне «Брокар».
Сашеньке казалось, что в «Крестах» она провела уже целую вечность, хотя и суток не прошло после ее ареста. И когда вахмистр заявил: «Видите, я не просто тюремный надзиратель», ей внезапно захотелось его обнять. Он подал ее институтский ранец.
Когда Сашенька покинула здание тюрьмы, ей показалось, что у нее выросли крылья. Надзиратели кланялись. Дверь за дверью распахивалась, свет становился все ближе. Жандармы, умело обращаясь с ключами, висящими на связке, с лязгом отпирали замки. Жандарм у конторки даже взял под козырек.
Казалось, все желают ей счастья, как будто наступил день выпуска в институте.
Кто приедет ее встречать? Папа? Флек, семейный адвокат? Лала? Но не успела она даже поразмыслить, как попала в распростертые объятья дяди Гидеона, который танцующей походкой приближался к ней, кренясь то на одну, то на другую сторону, будто земля уходила у него из-под ног. Он окутал племянницу собственной шубой, его борода колола Сашенькину шею, Гидеон на радостях чуть не подбросил ее в воздух.
