— Ну… — Беня пожал плечами, — все так думали. Можно я присяду? Можно мне коньячку?
Он осмотрелся: шикарный отреставрированный особняк, картины старых мастеров, мягкие диваны.
— По дому видно, что у вас все есть. Плесните мне «Курвуазье», пока я не заснул. Путешествие было долгим. Посмотрите, мои руки дрожат.
Они перешли в гостиную, Павел налил всем коньяку.
— Значит, вы слышали обо мне? — спросил Беня спустя несколько минут.
— Конечно. Даже читала ваше «Сражение за Испанию», — ответила Катенька.
— Не знал, что у меня такие юные поклонницы. Что у меня вообще остались поклонники. — Он помолчал. — Знаете, вы вылитая Сашенька, женщина, которую я любил всем сердцем давным-давно. Вам это ктонибудь говорил?
Катенька покачала головой, вспомнив Сашенькино лицо на тюремной фотографии.
— Она моя бабушка, — сказала она. — Я пыталась выяснить, что с ней произошло.
— Вы были в этих отвратительных архивах?
— Да.
— И узнали, как нас пытали и ломали?
— Все, — кивнула Катенька.
— Тогда вы можете мне объяснить, почему это произошло, я имею в виду со мной и Сашенькой?
— Трудно найти одну причину, — медленно произнесла Катенька. — Просто цепь случайностей. Я так много узнала… Но расскажите, как вы выжили?
— Нечего рассказывать. Меня избили головорезы Сталина, я сказал им все, что они хотели. Но на суде я заявил, что солгал, потому что меня избивали. Я думал, меня расстреляют, но не мог встретить смерть, зная, что предал Сашеньку. Однако мне дали десять лет, отправили на Колыму. Освободился я во время войны, но потом меня опять арестовали и выпустили уже в 50-х. От меня осталась лишь оболочка, но в лагере я встретил женщину, медсестру, настоящего ангела, она вернула меня к жизни. Нашла мне работу редактора в журнале в Биробиджане, еврейском регионе возле русско-китайской границы; в этом благословенном месте мы с тех пор и живем.
— Вы продолжаете писать?
— У меня отбили всякую охоту. Я рад, что дышу. У вас есть что-нибудь пожевать? Я всегда хочу есть.
— Разумеется, — ответил Павел. — Мы можем приготовить все, лишь назовите!
— Я съел бы кусок мяса, любезный князь, с гарниром, и выпил бы бутылочку красного вина, — сказал Беня. — У вас есть французское вино? Или я слишком размечтался? Раньше я любил французское красное вино… Я пил его в Париже. У вас есть французское вино? Не составите мне компанию?
Он вновь замолчал; Катенька увидела, что в его глазах стоят слезы.
Он взял ее руку и еще раз поцеловал.
— Встреча с вами — как последнее лето в моей жизни. Я каждый день вспоминаю вашу бабушку. Мы были лучшими любовниками на земле, хотя и были вместе лишь одиннадцать дней. — Он глубоко вздохнул. — Я каждый день дарил ей цветок…
Сердце Катеньки подпрыгнуло. Она потянулась за рюкзаком и достала маленький конверт из Сашенькиного дела, которое ей передал Кузьма.
— Это что-то для вас значит? — Она протянула Бене помятый старый конверт, на котором женским почерком было написано: «Б. Гольдену, Союз писателей СССР».
Он взял конверт, открыл и достал ветку мимозы, такую сухую, что она чуть не рассыпалась у него в руках.
— Она послала это вам, — сказала Катенька. — Но письмо пришло слишком поздно, вас уже арестовали.
Союз писателей передал это в НКВД, они уже подшили к делу.
Беня что-то пробормотал себе под нос, будто не веря, покачал головой. Потом поднес цветы к лицу, понюхал их старые лепестки, поцеловал, а когда смог говорить, гордо расправил плечи, радостно улыбаясь Катеньке сквозь слезы.
Неожиданно он сорвал с головы свою кепку с дерзкой улыбкой победителя и бросил в глубь комнаты.
— Даже пятьдесят лет спустя, — произнес он, — я помню, что это значит.
30
На Москву лениво опускались сумерки. Сонное оранжевое солнце, утратив свою лучистую важность, не хотело скрываться за горизонт. Закат набросил нежно-розовую вуаль на холодные воды реки, а под деревьями залегли темно-синие тени. Неделю спустя Катенька с Максимом прогуливались у Патриарших прудов, вокруг все цвело, и цвет разносился теплым ветерком, засыпая все вокруг, будто снегом. Катенька была рада, что сейчас находится вдалеке от семьи и прошлого. Она бродила по парку в самом центре ошеломляющего города, и здесь имело значение лишь настоящее.
