Рафаил (ловит ее запястье): В этом нет нужды. Мы тебе верим.
Сариела: Если бы вы, парни, решили мне показать ваши дела, я бы не возражала. Но мне приходится обходиться созерцанием — Хембри мои первые подопечные, а доступов к фотографическим источникам у меня практически нет — милой штучки Филиппа: какая она мягкая в покое, и как торчит, когда возбуждается.
Сариела: Фи-и-и. К чему все это умолчание? Весь этот стыд? Эта пуританская щепетильность?
Хамшаил: По-моему, это не совсем честно. Ведь я же зачем-то гульфик ношу.
Сариела: Вот и хорошо. Тогда расстегни его. И покажи нам, что внутри.
Хамшаил (зардевшись): Нет уж, спасибо. Не могу.
Рафаил: Столь хищное любопытство не красит тебя, Сариела. Но я бы сказал, что наш «срам» — приличный, ангельский срам — происходит из жалости, которую Творец испытывает к нашим падшим подопечным.
Хамшаил: А может быть, по причине понимания того, что наше хозяйство выполняет лишь функцию местоимения, репрезентативную функцию, так сказать. Вау, вот это сказал.
Сариела: Чушь. (Она отодвигает початый узо или что там принес ей Обри и чувственно облизывает губы) Чушь в квадрате.
Рафаил: К чему эти безумные плотские желания? К чему все эти вздохи и задыхания? Сариела, в тебе растворена квинтэссенция чистого духа, каков бы ни был твой нынешний статус ангела-хранителя.
Сариела: И все же я хочу… я хочу попробовать. Хембри развратили меня настолько, что мне уже не помочь, или, напротив, открыли мне радости, которые я не в силах познать — лишь быть их свидетелем, слушателем, продолжать их в моем воображении, отчего желание крепнет, но не уходит.
Джук-бокс начинает играть «I'm So Lonesome I Could Cry» Хэнка Уильямса. МУЖЧИНА и ЖЕНЩИНА в конце комнаты встают, сжимают друг друга в объятиях и принимаются шаркать ногами по полу, похожие скорее на тени, чем на живых людей. Сариела вскакивает.
Сариела (с яростью): Как вы можете танцевать под эту песню? (ПАРОЧКА не обращает на нее внимания.) Двоих людей, танцующих вместе, можно признать «одинокими» лишь условно! Прекратите! (Еще один-два такта, а потом:) Я сказала, Прекратите!
Парочка продолжает танцевать. Ангелы наблюдают за ними в состоянии озадаченности (Рафаил, Хамшаил) или открытого раздражения (Сариела). Песня кончается, Мужчина и Женщина садятся, джук-бокс выкатывает на проигрыватель старую сорокопятку Эдди Арнольда «Welcome to ту World».
Сариела вышагивает вдоль стола взад и вперед — не столько лихорадочно, сколько методично — и также заученно заламывает руки и стискивает зубы. Рафаил и Хамшаил не сводят с нее сконфуженно-изумленных глаз. В какой-то момент они переглядываются и беспомощно пожимают плечами. Наконец, Сариела снова хлопается на свой стул и стеклянными глазами обводит посетителей.
Сариела: Вы ведь все равно уволите меня, да, парни?
Рафаил: Если ты не обуздаешь своих чувственных влечений, то мы, разумеется, отправим тебя назад, в Центральную Диспетчерскую Ангелов, для, скажем так, переподготовки.
Сариела: В бессрочную ссылку, короче.
Рафаил: Чепуха. Нельзя же…
Сариела: На бесконечное духовное сохранение. Вечность сначала поглотит меня, затем разберет на части, а под конец впитает без остатка.
Хамшаил: Никогда. Никогда. Мы любим тебя, Сариела.
Сариела: Не так, как Филипп Хембри любит Анжел Мари. И наоборот.
Рафаил: Порок — моральная неустойчивость всего плотского — играет тут роль более значимую, чем ты готова признать.
Сариела (язвительно цитирует). «Любовь доступна духам? Если так, то в чем любовь у них воплощена? Во взорах ли, в слиянии лучей, в духовных иль в прямых соединеньях?»
Хамшаил (с энтузиазмом): Обращение Адама к Рафаилу — к вам, ваше Сиятельное Серафимство — в конце восьмой книги мильтоновского «Потерянного рая».
Сариела (Рафаилу): От этого ты вспыхнул, «зардевшись цветом роз небесных», и отвечал Адаму…
Рафаил: Похоже, вы принимаете меня, живущего бесчисленные зоны лет, за невежду с нимбом? Я знаю, что я сказал. (Встает и начинает вышагивать вокруг стола с видом оскорбленного величия.) По милости нахального мистера Мильтона, я отвечал:
