«Еще одного такого случая будет достаточно, чтобы английские зрители утратили интерес к „Комеди Франсез“. Лица, которые, повинуясь капризу или вставая в позу, либо, если хотите, заблуждаясь относительно силы, коей обладают, ставят театры и своих товарищей в столь затруднительное положение, такие лица должны сознавать свою вину, и они могут не сомневаться, что наступит день, когда придется поплатиться за подобные действия. Избалованные дети бывают забавны до тех пор, пока кто-то из друзей дома не спросит, в котором часу их укладывают спать».
Если в Лондоне демонстрация Сары была не слишком дипломатична и даже ребячлива, то все-таки это позволило ей завоевать какую-то толику свободы в труппе и вместе с тем дать понять размах ее растущей славы. Однако ее товарищи из «Комеди», завидуя, а иногда со злым умыслом, подчеркивали, что с ее-то слабым здоровьем она должна остерегаться и беречь себя, чтобы иметь силы выполнить свой контракт. В полемику снова ввязалась французская пресса, газеты подвергают Сару резким нападкам, распространяя самые нелепые слухи, и дело кончилось тем, что Эмиль Золя взялся за перо, дабы защитить актрису.
«Ей ставят в упрек, — писал он, — что она не ограничилась драматическим искусством, а взялась за ваяние, живопись, да мало ли за что еще! Это нелепо. Мало того что выражают недовольство ее худобой и объявляют сумасшедшей, так хотят еще регламентировать ее времяпрепровождение. Пожалуй, в тюрьме люди чувствуют себя свободнее. По сути, никто не отрицает ее права заниматься живописью или скульптурой, но почему-то заявляют, что она не должна выставлять свои произведения. Это уже верх нелепости. Остается немедленно издать закон, воспрещающий скопление талантов. Заметьте, что скульптуру госпожи Сары Бернар нашли столь личностной, что предъявили ей обвинение, будто она подписывает произведения, автором коих не является».
Узнав от своих друзей, более или менее доброжелательных, о яростных спорах, которые вызывает во Франции ее поведение, Сара отправляет в газету «Фигаро» ставшее знаменитым письмо в качестве положенного по праву ответа на оскорбительную статью Альбера Вольфа, появившуюся в той же газете. Проза Сары не лишена твердости и дает представление о ее характере, равно как и о ее достаточно вольных отношениях с прессой: «Даю Вам честное слово, что здесь, в Лондоне, я ни разу не переодевалась мужчиной! Я даже не захватила с собой своего костюма скульптора. Категорически опровергаю эту клевету. Я была всего лишь раз на своей небольшой выставке, всего лишь раз, и в тот день я разослала только несколько частных приглашений на ее открытие. Следовательно, никто не платил и шиллинга, чтобы увидеть меня. Я играю в свете, это правда. Но Вам известно, что я одна из самых низкооплачиваемых актрис „Комеди Франсез“. И значит, имею право несколько пополнить эту разницу. Я выставляю десять картин и восемь скульптур, это тоже правда. Но поскольку я привезла их для продажи, то должна их показывать. <…> Теперь, в случае, если парижане, наслушавшись глупых россказней на мой счет, по возвращении устроят мне дурной прием, не желаю заставлять кого-либо идти на подлость. И посему заявляю „Комеди Франсез“ о своей отставке».
Она даже вполне серьезно думала об уходе, чтобы вновь обрести свободу, ее вдохновлял импресарио Жарретт, предложивший организовать турне в Америку, откуда она должна вернуться, осыпанная золотом. Однако Перрен, предчувствуя разрыв, написал ей трогательное письмо, тогда как актеры пытались переубедить ее с помощью экономических и моральных аргументов.
Пребывание в Лондоне, отмеченное тяжелыми столкновениями с неуклюжей иерархией, заставило ее почувствовать давление, зависть и соперничество труппы. Но пока еще она не решалась порвать с «Комеди Франсез». Вернуть себе свободу в условиях той эпохи было равносильно едва ли не самоубийству, и профессиональному, и финансовому, а Сара пока была недостаточно уверена в своей известности, чтобы пойти на такой риск. Впрочем, близкие не советовали ей этого делать.
По возвращении в Париж она нашла у себя дома множество анонимных писем, осуждавших ее поведение во время пребывания в Лондоне и оскорблявших ее лично. Одно из них, довольно гнусное, за подписью «Зритель», она приводит в книге «Моя двойная жизнь», когда рассказывает, как дала прочитать его Перрену, который пришел отчитывать ее, не советуя появляться на церемонии встречи труппы со зрителями в отделанном заново зале Ришелье:
