Они не удивляются, что все вчерашние кумиры Республики - Бриссо, Мирабо, Лафайет, Верньо - объявлены предателями интересов народа. Все эти люди, оказывается, сделали Революцию только для того, чтобы ее погубить! Но и те, кто изобличил их в предательстве, - Шометт, Дантон и прочие - тоже оказались предателями! Предают справа и слева! Предают умеренные и непримиримые!
Теперь остался один Робеспьер. Один - из всей троицы, которую я привык видеть у окна на улице Сент-Оноре.
Я читал сегодня письмо, которое несчастный Демулен отправил жене (и которое, естественно, ей не передали):
“Я залился слезами, я стал громко рыдать в глубине темницы… Пусть так жестоко поступали бы со мной враги… но мои товарищи… но Робеспьер… и, наконец, сама Республика, после всего, что я для нее сделал!.. Руки мои обнимают тебя, и голова моя, отделенная от туловища, покоится на твоей груди… я умираю”.
Я присутствовал на заседании Революционного Трибунала. Фукье-Тенвиль в длинной и монотонной (как обычно) речи потребовал их смерти. И Трибунал, конечно, их приговорил - и Демулена, и Дантона, и их сторонников.
Дантон сказал усмехаясь:
- Я основал этот Революционный Трибунал и прошу за это прощения у Бога и людей.
Когда я пришел в Консьержери, жандарм хлопнул меня по плечу и сказал:
- Сегодня у тебя крупная пожива - много осужденных!
Начальник караула пояснил мне:
- Очень вероятно, что по пути на гильотину осужденным удастся возмутить народ. Тогда тебе следует пустить лошадей рысью. Жандармам уже дан приказ - стрелять в случае беспорядков. На площади все должно быть исполнено тобой как можно быстрее. Надо спасти Республику от этих злодеев!
Начали поодиночке приводить “злодеев” (вчерашних кумиров Республики), читать им приговор. После чего я готовил их к смерти.
Когда привели Дантона, он не захотел слушать тюремщиков. Он прорычал:
- Знать не хочу вашего приговора! Нас рассудят потомки - и они поместят нас в Пантеон!
И равнодушно обратился ко мне:
- Делай свое дело, Сансон!
Я сам подстриг его перед смертью. Никогда не забыть мне его волосы - жесткие и курчавые, как щетина диковинного зверя…
При мне он сказал своим друзьям:
- Это начало конца… Будут казнить народных представителей - кучами. Франция задохнется в потоках крови…
Будто раньше не казнили! И кучами! И с его благословения!
Помолчав, он добавил:
- Мы сделали свое дело - можно идти спать.
Когда привели Демулена, он сначала плакал и говорил о жене, потом бросился на моих помощников и стал их бить (в эти предсмертные минуты человек обычно становится необыкновенно силен). Четверо держали его, пока я резал волосы. А он все сражался с ними!
И тогда Дантон повелительно сказал ему:
- Оставь этих людей. Они - лишь служители и исполняют свой долг. Исполни свой долг и ты.
Наконец все было готово. Рассаживались по телегам.
Конвой был столь же многочисленный, как и у королевы.
Я сел на облучок своей телеги. За мной в первом ряду стояли Дантон и Демулен - так что я слышал их разговоры.
Когда двинулись в путь, Дантон сказал Камиллу:
- Это дурачье сейчас будет кричать: “Да здравствует Республика!” А сегодня у этой Республики уже не будет головы!
Когда мы выехали на бульвар, Демулен стал кричать народу:
- Разве вы не узнаете меня?! - Он старался высунуться из повозки. - Перед моим голосом пала Бастилия! С вами говорю я - первый проповедник Свободы! Ее статуя сейчас обагрится кровью! Ко мне, мой народ! Не допусти, чтобы умертвили твоих защитников!
Ему отвечали хохотом и ругательствами. Он пришел в ожесточение, и я боялся, что он выбросится из телеги.
Дантон сказал ему:
- Замолчи! Неужели ты надеешься растрогать эту покорную сволочь?!
Проезжая мимо кофейной, мы увидели живописца Давида - он рисовал всю нашу процессию.
- И ты здесь, лакей! - прорычал Дантон. - Пойди и покажи свой рисунок своему господину! Пусть он увидит, как умирают воины Свободы!
Мы проезжали мимо дома Робеспьера. Окно, где они так часто стояли вместе, было закрыто. И даже ставни были закрыты.
И тогда раздался громовой голос Дантона:
- Робеспьер, ты напрасно прячешься там, за ставнями! Знай: скоро и ты пойдешь за мной! Скоро, очень скоро придет твой черед! И тень Дантона тогда возрадуется!
