— Алло, — услышал он голос Кэтрин.
— Это я звоню, — сказал он.
В трубке молчание.
— Это я, Варгин.
— Я поняла, — сказала Кэтрин холодным тоном.
“Так, опять начинается”, — подумал Варгин и спросил:
— Что опять случилось? Ты просила — я звоню.
— Ах, извините, что я вас оторвала от важных дел.
— Где ты была?
— У Глоба.
— Ну…
— …
— Что он тебе наговорил?
— Вы — несчастный шпион. Наконец мне стало ясно, для чего я вам нужна.
— Так, все ясно, — сказал Варгин. — Сиди дома и никуда не выходи.
— Не смейте ко мне приходить, — закричала Кэтрин. — Я вас на порог не пущу.
— Только попробуй. — Варгин положил трубку, быстро собрался и вышел из отеля.
* * *
— Значит, Бычок — это и есть Ремо Гвалта? — спросил Фарбер.
— Это так же верно, как то, что Карлик и Фарбер — одно и то же лицо. Только Фарбер был нормальным отдыхающим, а Карлик, извиняюсь, дикарь, быдло, грязь, — пояснил Хлыщ.
Фарбер пыхтел как автоклав, переваривая обрушенную на него информацию. Ирония судьбы: оторванные от жизни дикари понимали в событиях, происходящих на Санатории, гораздо больше, чем он, Фарбер, человек, который мог свободно передвигаться, разговаривать, смотреть. “Слепец”, — подумал Фарбер и сказал:
— Сверху прачечная, снизу синхрофазотрон, а что в ответе получается? Бр-р-р…
— Невесело получается, — подтвердил Корень.
Было уже поздно, но дикари не спали. Не спали оттого, что наконец появилась хоть какая-то надежда.
В блоке установилась лихорадочная атмосфера. Даже Корень с трудом сохранял спокойствие. Последние три недели непрерывных издевательств, бессонницы и ожидания вестей измотали и его.
— А что Желудь, что с ним? — спросил Фарбер.
— Аварийный останов, — сказал Хлыщ и многозначительно повертел пальцем у виска… — Раньше был толковый мужик, слесарь-рационализатор.
— Больной он, давно уже, — подтвердил Корень и поправил Желудю воротник. Тот спал.
— Счастливчик, — сказал Серый.
— Я не понимаю одного, — перешел на шепот Фарбер, — почему они меня к вам поместили?
— Можешь не шептаться, — сказал Хлыщ. — Если Желудь уснул, его ни одной пушкой не разбудишь. Поместили сюда, потому что все вокруг переполнено. Кроме того, они помешаны на идее повсеместного постоянства. Возникла дыра — заполнить ее.
— Но ведь я про землянина вам рассказал, — возразил Фарбер.
— Эх, Карлик, Карлик, не понимаешь ты всей специфики. Сюда войти можно, а выйти — никак, — объяснил Серый. — Они уверены: отсюда выбраться невозможно. И они правы.
— А как же Бычок? — спросил Фарбер.
— Ха, Бычок! Это же невероятнейшая комбинация обстоятельств. Такое раз в жизни бывает. Бычок сам вероятность прикидывал. Нужно, чтобы совпало, — Хлыщ стал загибать пальцы, — во-первых, коридорный заболел, во-вторых, назначили вместо него лопуха, в-третьих, чтобы смена караула задержалась, в-четвертых, вывоз чистого белья попал на смену, в-пятых, чтобы тюки в машине брезентом накрыли, а для этого нужно, чтобы дождик пошел. Итого — мало получается. Мы три года ждали, пока комбинация состоялась. Документики нарисовали. Художник в соседнем блоке, к счастью, заметь, оказался. Вот так и бежал Бычок, под брезентом. Второй раз такой номер не пройдет.
Скрипнула дверца смотрового окошечка на двери. Послышался голос коридорного:
— Ну народ, с жиру бесится! Нет, ты посмотри, — неизвестно, к кому обращаясь, говорил он, — разрешили им спать, спите. Нет, не хотят они спать, хотят интересные беседы при свечах вести. Наговоритесь еще, братья по разуму, времени хватит. Еще так наговоритесь, самим тошно станет, кусаться начнете, как тараканы друг друга перекусаете.
— Мы не спим, ладно. А вот ты чего не спишь, коридорная крыса? — сказал Хлыщ.
— Пользуешься, Хлыщ, ты моей добротой, — мягко отвечал коридорный. — Люблю я тебя, собаку, грешным делом. А ну, как я тебя пожалею, а всех остальных заставлю до утра зарядку делать? Что запоешь тогда, добродетельный человек? Но я, может быть, тоже не лишен этой самой добродетели. Ты думаешь, коридорный — сволочь, административный восторг среди беззащитных проявляет? Вы что же думаете, я тут ради собственного удовольствия торчу, с вами подвальным перегаром дышу? Ем, можно сказать, из одной миски? Вместо этого мог бы отдыхать, как все остальные, по Санаториуму прогуливаться, женщин любить, нарзаном баловаться.
