— Герр доктор, как по-вашему, эта графиня что — зубы мне заговаривает. Ну должна же она чего-то хотеть в этом смысле.
Доктор мягко поскреб у себя под глазом и ответил то же, что и всегда:
— Продолжайте, пожалуйста.
От этих слов веяло холодом, но еще холоднее была зима в Австрии, где крыши неделями белели и белели, у дымоходов снег днем оттаивал, а ночью намерзали полоски льда, ярко блестевшие на рассвете. Затем постепенно, после множества судорожных предупреждающих ужимок у него всерьез кончились деньги. И Сэмюэль С молча пошел ко дну. Лыжи, палки, все к чертям. А на деревьях уже вовсю лопались почки, как-никак середина апреля.
Он не нашел ничего лучшего, как обходить знакомых, собирая пригоршни мелочи. Пока однажды майским вечером икры не начало сводить и на безлюдной площаденке ноги не подкосились. Тут перед ним в створе трех улиц замаячили три призрака. Один сказал, направо пойдешь, в канаве помрешь, другой ничего не сказал, витал себе молча, с загадочным видом пуская ветры, а третий так и вовсе: голая девица, прозрачная такая, стоит в одних полосатых гетрах, красно-синих — это у них часть формы в Рэдклифе — и вдруг говорит, ну наконец-то, прощай, школа. Сэмюэль С остановился, содрогнулся и устремился на ближайшую почту, где купил бланк телеграммы и отчаянно возопил к богатым амстердамским друзьям, чтобы выслали денег, да побольше, надо удержаться на плаву, а то он тонет, тонет.
Он утонул. Хотя деньги прибыли. Но не раньше, чем он задолжал за комнату, и пришли из полиции, забрали паспорт. А в день, когда он шлепнул пачку банкнотов на стол под шмыгающий нос хозяина квартиры, ему выдали паспорт и выселили. Стоял на улице, ждал такси, а хозяин, крестясь, запирал за ним дверь на крюк. На вокзале Зюдбанхоф проверил пожитки, готовый откочевать к югу — в Триест, Венецию или Стамбул, — и позвонил графине. Та говорит, не уезжайте, перезвоните через десять минут, я знаю одну женщину, тоже вдову, у нее есть свободная квартира в три комнаты и нет жуткой жажды наживы.
Через двадцать минут у него была новая хозяйка. К которой он прибыл прямо с вокзала. Вдова, чванливая, носатая, да и район далеко не из лучших. Он поклонился, она улыбнулась. У нее были волосы, грудь, а также ноги. Как жилец и хозяйка они вполне подошли друг другу. Хотя потом был еще краткий период конных прогулок с графиней в парке Пратер, где она как-то раз остановила лошадь под деревом и заявила, подставив ветру летящие локоны:
— В одном вам нельзя отказать, герр С: вы крепко держите себя в узде.
На три недели и два дня он получил передышку и стал понемногу выволакиваться из водоворота. Ежедневно цокая подковками надраенных сапог по плиткам лестничной площадки, звеня шпорами, нахлестывая себя по бедру ивовой веточкой, утонченно элегантный в намотанном на горло желтом шарфике. В Пратере они резвились под сенью ветвей. Вдыхая прохладные древесные ароматы. Потом — бац. Графиня в очередной раз остановила лошадь под тем же любимым деревом и, только было он почти привычно чуть не зачирикал, как засадит ему этакий хук в солнечное сплетение:
— Наездник вы знатный, герр С. Но главное — вовремя остановиться, ведь правда же.
На всем пути назад Сэмюэль С старался не терять лицо. Придя домой, плюхнулся в пыльное кресло, ноги вразброс. Под конец прогулки так осадив кобылу, что чуть рот ей трензелем не порвал. Ишь, графиня-то — решила вокруг пальца обвести. Вот так всегда с этими бабами: ты готовишь, ездишь, изъясняешься лучше них, а они потом еще и не дают. Ну что ж, отправил сапоги, шпоры и прочую сбрую на консервацию, вместе с курсом американских манер, фонетикой, семантикой, искусствоведением и волей продолжать борьбу. Услышал осторожные шаги. Хозяйка ухом к двери. Тихо извлек себя из кресла, приложил ухо со своей стороны, а потом и глаз — к замочной скважине. С глазу на глаз, хоть и не слово за слово, но как-то это все же привело к тому, что несколько недель спустя в пол-одиннадцатого утра она постучала.
— Герр С.
— Вас ист[2].
— Герр С, прошу прощения.
— Так вы вчера уже просили прощения.
— А я и сегодня прошу прощения.
