– Разве что хвастать, – боец покачал головой.
В комнате, из которой до этого доносился лишь едва слышный мат и тихое жужжание телефонного аппарата, зашевелились.
– Во дают, – удивился боец. – Никак подключились?
Женька расслышал тихий, но четкий голос начальницы:
– Боец, ты затребованного абонента знаешь? Я те, блин, дам «провокация». Командира батальона зови, лапоть. Особый отдел на связи. Что значит «нету»? Свяжитесь со штабом соседних «коробок». Тех, что за рекой. Бегом, твою… Я ж тебя лично кастрирую и расстреляю…
Разговор стал тише. Кажется, трубку на том конце взял кто-то старший по званию…
Чуть не прошляпили. Шагов на лестнице Женька не слышал – все-таки метров сорок. Но немецкая речь прозвучала отчетливо:
– Hast du das gesehen, Helmut?
– Die Leitung? Wir haben’s geprüft, Herr Untersturmführer.
– Wer kann hier sein[41]?
Женька ударил бойца локтем. На четвереньках шмыгнули в комнату. Бойцы без вопросов вскидывали оружие. Катрин подскочила от телефонного аппарата:
– Сколько?
Женька показал два пальца. Собственно, разницы не было. Что два фрица, что двадцать, шуму хватит…
– Изобразишь, – спокойно прошептала начальница. – Каску скинь!
Жестикулировала она доходчиво – всем ждать, стрелять только по команде. Последнее указание подкрепилось недвусмысленным движением ладони у горла.
В коридоре кирпичи скрипели под осторожными шагами. Женька попытался скинуть телогрейку, но начальница негодующе зашипела. Одним движением накинула на Женькино плечо полусвернутую пятнистую плащ-палатку. Подтолкнула к двери. Женька успел кратко вздохнуть и строго сказал:
– Was soll der Scheiß, russische Hure? Wer hat dir befohlen[42]?
– Господин офицер, я ничего такого… – жалобно и звонко заскулила Катерина, срывая с себя телогрейку и ремень с кобурой и подсумками.
– Wer ist da[43]? – спросили из-за двери.
– Seht zu, wen ich gefangen habe[44]! – Женька полуобернулся к двери, направляя автомат в сторону скорчившей жалобную рожу начальницы.
Приоткрытая дверь со стуком распахнулась – эсэсовцы были настороже. Один вскинул к плечу автомат, офицер держал наготове «парабеллум».
– Я либен Германию, – пискнула Катерина.
В нижней рубашке, которую успела выдернуть из шаровар, с поднятыми руками, девушка замерла в слабом лунном свете на фоне окна. Взлохмаченные волосы отливали бледным золотом.
– Reis mich nimm! Daß da entsteht[45]? – в изумлении пробормотал унтерштурмфюрер.
– Ich habe sie gefangen, – гордо сказал Женька. – Hübsch, was[46]?
– Ihr, Wiener, habt immer Glück[47], – автоматчик слегка опустил ствол.
Короткое движение девичьей кисти не уловил никто из зрителей. Расстояние не превышало трех метров, – штык-нож даже не успел свистнуть, – рукоять с бакелитовыми накладками уже торчала из-под подбородка эсэсовца.
Женька видел, как широко распахиваются глаза немца. Он еще не понял, что мертв. Никто, собственно, не понял. Офицер изумленно обернулся на издавшего невнятный всхрип подчиненного.
Начальница бесшумно прыгнула мимо Женьки, перехватила руку немца с «парабеллумом», почти нежно и мягко выворачивая из кисти. Немец ахнул от боли в ломающихся пальцах. Крикнуть он не успел – подскочивший боец сорвал с головы офицера кепи, зажал распахнувшийся рот. Женька попытался ударить унтерштурмфюрера затыльником автомата по голове, но угодил куда-то между лопаток. Немец устоял, кто-то из бойцов обхватил его сзади…
– Да пустите его… – сердитым шепотом приказала Катрин, делая короткое выдергивающее движение.
«Она ему в печень успела», – сообразил Женька.
Немец, отяжелев, выскальзывал из рук. Катерина успела стряхнуть с клинка кровь и подхватить оружие автоматчика – тот опустился на колени, зажимая обеими руками горло. В глазах застыло все то же изумление, кровь тихо булькала под пальцами.
Опомнившиеся бойцы оттащили тела в угол. Автоматчик еще жил, шарил окровавленной рукой по каменной крошке на полу.
– На память, – Катрин сунула «парабеллум» сержанту.
– Ну, чистый цирк, – прошептал пулеметчик, вертя теплую рукоять пистолета.
– Точно, клоуны, первое отделение, – начальница спешно заправляла одежду. – Связь есть?
