Обычно мы ужинали на застекленном балконе. У стены, под горящим плафоном, вокруг которого роилась мошкара, стоял мой гусарский диван, в углу, возле буфета, буржуйка, рядом - тумба с телевизором. За столом было тесно, но уютно. Посреди стола дымились пироги с сыром. Младшая сидела в дальнем конце и уплетала за обе щеки, периодически отхлебывая из блюдца горячего чаю. Ее черные как смоль волосы разметались по плечам. Мама подогрела над газовой горелкой араку в эмалированной кружке, следя, чтобы она не закипела, иначе потерялся бы вкус, осторожно наполнила бычий рог и передала его отцу. Тот произнес тост и медленно процедил сквозь зубы горячий напиток.
Вышла обернутая пледом бабушка в обнимку с дядей Бено, врачом, другом отца. Она жаловалась ему на сердце и на плохой сон. Дядя Бено щупал ее пульс и смотрел куда-то ввысь, улыбаясь в усы. Толстые линзы очков поблескивали на свету. Волосы у него были зачесаны с затылка и казались накладными.
- Все нормально, джичи, - сказал он, - продолжай принимать седуксен.
- О, Бено, - оживился папа, - садись с нами ужинать.
- Мне чаю покрепче, больше ничего - худею.
- Почему не женишься, Бено? - поинтересовалась бабушка.
- Работы много, джичи, - отшутился тот. - Вот дом дострою, тогда посмотрим.
- Без семьи плохо, - резюмировала бабушка.
Все расселись за столом и принялись за ужин. Разговор протекал непринужденно: обсудили последние городские новости, затем речь зашла о поэзии. Отец с Бено стали декламировать Галактиона Табидзе и с воодушевлением обсуждать вокальную структуру его стихов, которая никак не поддавалась художественному переводу.
- Леонович достигает приличного уровня версификации, но в ущерб смыслу, - говорил дядя Бено, блуждая линзами в небесах. - "Колеблясь, шел пирамидальный слон сквозь призрачную взвихренность и взвитость" - возможно, и не плохие стихи, но это не Галактион. "Кари-крис, кари-крис, кари-крис, потлеби-микриан-кардакар..." - вот Галактион.
- Ты прав, - согласился папа. - Ахмадулина - прекрасный поэт, но ей категорически нельзя переводить Табидзе, ей вредит собственный талант. Переводчиком Галактиона, впрочем, как и переводчиком нашего Коста, нужно родиться, иначе, как в случае с Леоновичем и Ахмадулиной, будут получаться неплохие вариации на тему оригинала.
В общем-то, они позировали перед мамой и бабушкой, выпендривались, но слушать их было интересно.
- Между тем есть немало примеров настоящего переводческого мастерства. Скажем, "Le voyage" Шарля Бодлера в переводе Марины Цветаевой, - блеснул эрудицией дядя Бено. - Признаться, это шедевр, только так и надо переводить стихи.
- Наш Коста или Илас не хуже твоего Бодлера, просто не родился еще переводчик, - сказал папа и отхлебнул горячей араки.
- Никто не спорит, - сказал дядя Бено.
Воцарилась тишина.
- Папа, - вдруг очень серьезно заявила Жужу, - я только что прочитала "Собор Парижской Богоматери" Виктора Гюго. Скажи, зачем нужны книги, если они заставляют плакать? Что нужно этим писателям?
Отец с дядей Бено растерянно переглянулись. Наконец нашелся папа:
- Да ничего не нужно. Они пишут, потому что не могут не писать.
- Это что, болезнь такая? - переспросила она.
- Да, - кивнул дядя Бено. - Что-то вроде флюса. Пока не вырвешь зуб, боль не отпустит.
Я вытаращил глаза: каждый день папа садится за машинку, значит, он все время мается зубами.
- Пап, покажи зубы, - полезла ему пальцами в рот Залинка.
- Ну-ка прекрати немедленно, - строгим голосом сказала мама, - как тебе не стыдно, ты же большая девочка.
Дядя Бено заразительно расхохотался.
- Зачем же заставлять страдать других? Зачем делать из Квазимодо урода? Неужели нельзя было сделать его красивым, как Фэба, чтобы Эсмеральда полюбила его, и они были бы счастливы? - не унималась Жужу.
- Тогда было бы неинтересно, - возразил отец.
- А кто такой Фэба? - поинтересовалась Залинка.
Жужу бросила на нее уничтожающий взгляд, дескать, мала еще задавать подобные вопросы.
- Ой, ой, ой, какие мы умные! - вступился я за младшую сестру.
- Пошел к черту! - парировала она, и я дернул ее за косичку.
