Самое грандиозное религиозное шествие устраивается в Маниле, в районе Киапо. Когда-то Киапо был отдельным городом и, как всякий город на архипелаге, имел свою святыню — Черного Назареянина. Статуя была изготовлена из черного дерева в Мексике, и в чертах лица Христа явно угадываются черты ацтека. С 20-х годов нашего столетия святыня, так сказать, местного масштаба превратилась в общеманильскую, затем в общенациональную, и возник культ Черного Назареянина. Рассказывают, что однажды приходский священник, спешивший куда-то по своим делам, приказал прекратить традиционную религиозную процессию и вернуть статую в церковь. Но вдруг неожиданно разразилась гроза. Перепуганные прихожане усмотрели в этом гнев божий, разулись и понесли статую дальше. Так ее носят и сейчас: обязательно босиком, обязательно в закатанных по колено штанах, в расстегнутых рубашках и с полотенцем на шее.
Каждый год 9 января у церкви Киапо, где и в обычные дни чрезвычайно многолюдно, собирается вся Манила. На близлежащих улицах перекрывается движение, и из церкви выносят изваяние. Верующие с тревогой всматриваются в него. Если у Сеньора де Киапо лицо темнее обычного (на мой вопрос, как это можно установить, неизменно следовал ответ: «Это же так ясно») — жди беды, если светлее — жди удачи и благополучия. Все исполнено непонятного для непосвященного смысла: больше в этом году оркестров или меньше, беспокойнее толпа или нет. Считается, что всякий, кто сумеет коснуться статуи, обеспечивает себе счастье на целый год, поэтому дело всегда доходит до драки, статуя падает, и это опять-таки многозначительно: чаще ли она падает, чем в прошлом году. В такой давке несчастные случаи — вещь непременная. В культе Черного Назареянина, как и в прочих культах, нетрудно усмотреть тесное переплетение христианских и языческих черт.
Столкновение католичества с язычеством дало разные результаты в разных сферах. Там, где новые религиозные представления не имели аналогии в прежних верованиях, христианские идеи более или менее восторжествовали, хотя и не пустили глубоких корней. Эти идеи обладают для филиппинца скорее концептуальной, чем экзистенциональной реальностью, т. е. он их знает, способен рассуждать о них и объяснить их, но они не пронизывают его жизнь, не служат руководством к действию, поскольку лежат вне его социального опыта. Напротив, о традиционных установках он не рассуждает, он их не осознает а просто живет ими и часто затрудняется объяснить, почему поступает таким образом, а не иначе («так всегда было», «так все делают»).
Там, где традиционные религиозные представления хоть в какой-то мере совпадали с новыми, произошло переплетение, нередко весьма причудливое, тех и других, причем обычно преобладающим осталось языческое содержание. Христианство, например, признает чудо, что соответствовало взгляду доиспанских филиппинцев на магию. У современных католиков архипелага вера в чудеса практически не знает границ. Чуть ли не каждый месяц газеты сообщают о новых чудесах: то явится сам бог-отец, то Христос, то дева Мария, то какой-нибудь святой, то даже воскресший Хосе Рисаль. Любое, пусть самое пустяковое, событие может быть истолковано как чудо.
Официальная церковь, боясь скомпрометировать веру, скептически относится к подобного рода известиям, но простым верующим скепсис неведом, и они массами устремляются к очередному чуду, на котором ловкие дельцы «греют руки». Парадоксальное положение: в христианской стране существует тьма «чудесных» мест — колодцы, гроты, пещеры; они вроде бы и христианские, тем не менее с поклонением им борются священники, усматривая здесь суеверие.
Многие католические обряды приобрели для филиппинцев особый магический смысл. Они, скажем, глубоко верят в силу святой воды, и спрос на нее огромен. Вновь построенный дом сначала окропляют кровью жертвенной курицы, а потом приглашают патера и совершают освящение. Нередко бывает, что к христианскому обряду прибегают с целью нейтрализовать нежелательные результаты, могущие, согласно языческим представлениям, быть следствием каких-то действий, и наоборот
