Он уже сам хотел лезть за братом, но внезапно пришел в ужас от того, что они оба окажутся там, на дне. И никто не будет знать, куда они исчезли, где искать.
– Борька, скажи что-нибудь! – в последний раз крикнул он, размазывая слезы.
Выскочил наружу из-под сводчатого входа. И сразу ослеп от нестерпимо яркого солнца.
Оно смотрело на него без всякого интереса. Оно ничем не могло помочь, да и не собиралось.
Солнце видело много несчастий, трагедий – ему было все равно.
Степка вскочил на велосипед – скорее нужно искать людей. Рванул через луг на дорогу… вернее, хотел рвануть. Колеса вязли в сухой почве, ехать приходилось в горку.
Кое-как вскарабкался на пустынную дорогу. Сразу понял, что торчать на месте и ждать – мало проку. Надо двигаться, тогда больше шанс кого-нибудь встретить.
Стояла тишина. Только треск тракторного дизеля дробил воздух где-то в полях, очень далеко. Жара колыхалась медузой, прижигая кожу своими щупальцами.
Поехал, набирая скорость. Тут же вспомнил – поселок! Или ферма. В общем, какие-то домики были по правую руку от дороги, далеко в стороне. Огибали эти домики долго, значит – быстрее будет напрямик.
И недолго думая соскочил с большака в поле, на крепко утоптанную тракторную колею. По всем расчетам выходило, что вон за тем недалеким пролеском и должны оказаться домики.
Но вот пролесок за спиной, а никаких домиков нет. Только еще одно поле. И за ним – еще один пролесок.
Степка разогнался изо всех сил – уж за тем-то пролеском точно должны быть домики!
На какой-то яме велосипед здорово грохнул – и вдруг педали перестали крутиться, застряли. Степка поднажал, что-то хрустнуло. После этого педали начали проворачиваться свободно, потеряв всякое сцепление с цепью и колесом.
Степан едва не зарыдал в голос. К тому же он понял, что впопыхах схватил Борькин велосипед. А свой – с висящей на раме кобурой с инструментами и аптечкой – так и остался там, под ракитами.
Он побежал. Горло пересохло, пот хлюпал в кедах.
Солнце уже было над кронами деревьев. Ему надоело смотреть на взмокшего испуганного мальчишку, оно уходило.
Степка продолжал бежать, хотя и за вторым перелеском не обнаружилось никаких домиков. И как возвращаться к дороге, он уже не помнил.
Он мечтал только об одном – встретить кого-нибудь, хоть кого-нибудь!
Где-то по-прежнему трещал трактор. Солнце уже скрылось. По траве полз туман, гомонили лягушки в низинах.
Дома с тревогой переглядывались родители. В колодце сидел брат Борька – может, раненый, со сломанной ногой, может, без сознания. Он ждал помощи, он, наверно, кричал, звал кого-нибудь.
Все, что сейчас мог Степка, – это только бежать.
И уже наступили сумерки, а перелески и поля все так же однообразно сменяли друг друга. Ни единого огонька не светилось сквозь листву. Степка давно знал, что бесповоротно заблудился, но не мог остановиться. Просто не мог.
И он даже не особенно обрадовался, когда в полной темноте вдруг выскочил на дорогу и увидел знакомый указатель. И побежал по этой дороге, и достиг развилки, от которой до деревни было всего ничего.
Пересек, шатаясь, безлюдную улицу, каким-то чудом не валясь с ног. Поднялся на крыльцо, споткнувшись о велосипед, толкнул всем телом дверь, ввалился в комнату.
Упал на колени, разразился плачем, от которого тело разрывалось пополам. Сквозь слезы он смутно видел лицо матери.
– Ну, тише, тише, – сказала мама. – Пришел – хорошо. Пойду отца позову, он тебя ищет.
– Мама… мама… – захлебывался Степан. – Борька в яме… в колодце… нужно ехать… я звал, он молчит…
– Успокойся, куда ехать? Зачем ехать?
– Борька в колодец упал… он там лежит…
– Что ты несешь, какой колодец? Борька дома давно, в комнате сидит.
Слезы просохли.
– Дома?!
И тут же понял – он же едва ноги не поломал о второй велосипед на крыльце. Откуда он взялся?
Степка поднялся, хотя ноги едва держали. Прошел в другую комнату, боясь, что его просто утешают для вида.
Борька сидел на кровати, ел булку, запивал молоком. Увидев брата, отставил кружку, посмотрел на него круглыми темными глазами, в которых было нечто такое, что Степан сам испугался.
Эти глаза были страшнее, чем тот колодец.
