Не Губная и тем более не Земская, а воеводская Съезжая изба постепенно стала центром местной власти. Здесь заседали не выборные, а назначаемые Москвой дьяки и подьячие «с приписью», то есть с правом подписывать документы, исходившие из местной администрации. Дьяки и подьячие назывались «товарищами» воевод, предполагалось, что их решения должны приниматься сообща. На практике это приводило к частым конфликтам, заканчивавшимся доносами в столицу. Центральная власть, сосредоточенная в отраслевых московских приказах - по сути, тогдашних министерствах и федеральных агентствах, - таким образом, практически полностью контролировала любые действия на местах. Во времена первых Романовых даже по самому мелкому вопросу местным властям приходилось получать санкцию из Москвы. Что, впрочем, нисколько не мешало произволу воевод и подьячих из Съезжей избы в отношении простых земских обывателей.
Земщина и опричнина
Борьба за «укрепление вертикали» происходила далеко не всегда безболезненно. Царь Иван Васильевич, начавший свое правление с вполне либеральных реформ, через некоторое время резко поменял политическую линию. На первый взгляд все выглядело даже как уступка власти Земле. В 1565 году по предложению Ивана страну поделили на две неравные части: земщину, где сохранялась прежняя система управления с Соборами и губными старостами, и опричнину, объявлявшуюся безраздельной вотчиной царя, - «опричь» его воли никакого самоуправления там не предусматривалось.
И началось «соревнование двух систем», напоминавшее скорее открытую войну, которую центральная власть объявила собственной стране. Совершая регулярные «наезды» (слово это, как известно, древнерусское), войско опричников терроризировало земщину. Аресты, пытки, массовые казни, грабежи коснулись не только верхушки боярства, но и всех слоев общества, включая служилых людей, купечество, духовенство и даже крестьян, страдавших от разорения вотчин своих владельцев. Такая вот своего рода Соборность-2, основанная на всеобщем страхе и крови. Особая опричная каста, по-собачьи преданная Грозному царю, не считалась ни с какими писанными и неписанными земскими законами. Военные походы совершались против целых городов и областей. Жесточайшему разорению подвергся Новгород - слишком многое напоминало в нем о лучших временах, о не так давно утраченной свободе. Довольно быстро опричники из государевых слуг превратились в обычных разбойников. Террор не мог продолжаться бесконечно - после того как черные всадники с метлами и отрубленными собачьими головами у седел позорно бежали от войск крымского хана, оставив Москву на разорение врагу, Иван упразднил опричнину. Однако жестоких принципов управления не изменил.
Последствия опричнины оказались весьма тяжелыми. Среди тысяч казненных, доведенных до смерти пытками, сожженных заживо оказались в основном наиболее активные и независимые члены русского общества. В других условиях они могли бы стать опорой крепкого самоуправления, но именно их страдавший паранойей Иван Грозный считал главными «ворами» и «изменниками». В чем-то логика тирана была верна: только такие люди могли противостоять его претензиям на абсолютную власть. Неслучайно князь Андрей Курбский упрекал царя, что он, не желая советоваться в государственных делах с лучшими людьми, попросту их уничтожил.
Победа «вертикали»
По мнению большинства историков, хозяйственное разорение и политический террор Ивана Грозного послужили одной из главных причин Смутного времени начала семнадцатого столетия. Применительно к событиям тех лет в историографии существует даже термин «первая гражданская война» - отсюда, кстати, и «польско-шведские интервенты». Меж тем некоторые либеральные авторы видят в Смуте примеры небывалого расцвета демократии в России. Земщина была активна, как никогда, словно беря реванш за страхи и репрессии, совершенные властью в прошлые годы. (Не так давно в Москве была защищена кандидатская диссертация, доказывающая, что местное самоуправление в России было сильным, - на материалах именно Смутного времени.) Да и польский королевич Владислав, которого хотела избрать на царство семибоярщина, скорее всего, был большим демократом, чем Михаил Романов. Вот только обыватель за десять с лишним лет снова устал бояться - на этот раз шаек бандитов, русских и иностранных, орудовавших по городам и весям во время Смуты.
