Самоучитель прогулок - страница 6
Я, например, точно знаю, что моя прекрасная Франция граничит не с Италией, а с Little Italy, что возле моего дома. Из моего окна видна кампанила Юсуповского дворца. С мая, правда, ее не так просто разглядеть сквозь крону тополя, растущего перед окном, но уже к ноябрю листва опадает и в глубине заснеженного Солдатского садика виднеется смешная провинциальная башенка. Одна из тысяч башенок, которые есть в каждом итальянском городке, которые так похожи друг на друга и которыми так гордятся местные жители, считая, что их кампанила – особенная. Башенка Юсуповского на наших заснеженных болотах должна была напоминать князю о путешествиях по благословенной Италии. Не удивлюсь, если князь купил ее где-нибудь в Марке и привез сюда, как это было с парадной лестницей, которая украшает вход в театр (ради этого пришлось купить целиком итальянскую виллу). Кампанила в Солдатском садике кажется не к месту, но без нее Петербург не был бы Петербургом, Италия – Италией, Франция – Францией, а все наши италомании и галломании – благородными хроническими болезнями. Ведь Европа, которой мы грезим, – это та петербургская жизнь, которую мы так ценим за ее нестоличность, вольготность, стильность и свободу быть самим собой.
Не рискну высказывать свои предположения о том, как пролегает восточная граница Франции. Конфликт с Савойей давно исчерпан, но почему-то в моей цепкой на бесполезные факты памяти есть старый, давно не открывавшийся файл о том, что Ницца и окрестности переходили из рук в руки. Один мой знакомый, выросший в Ницце, как-то в разговоре неожиданно стал настаивать на том, что несмотря на детство и юность, проведенные во Франции, и несмотря на то, что у него итальянская фамилия, он не имеет отношения ни к той, ни к другой стране. Он лигуриец – и в доказательство он повернулся в профиль, продемонстрировав высокий лоб, величественную прямую линию носа и мужественный подбородок.
Так что во избежание межнациональных конфликтов об Эльзасе и Лотарингии тем более не стоит лишний раз распространяться. Живущие в этих провинциях, много раз переходивших от Германии к Франции и наоборот, и сегодня, наверно, не сильно удивятся, если, не ровен час, опять произойдет передел территорий. Из тех же соображений я не стану делиться своими догадками о том, как Англия и Франция соседствуют на Ла-Манше. Пусть северный берег Нормандии и Пикардии как будто бы не является предметом территориальных споров, я бы все же предпочел нарисовать Францию целиком, чтобы перейти к изложению основного тезиса о любви и дружбе, о том, как они бывают между путешественником и его благодатным краем.
Франция для меня – мир абстракций, открывающийся в своей беспредметности новыми воображаемыми мирами, новыми случаями, новыми приключениями, новыми находками. Как Макс Эрнст, веривший в волшебные контуры пятна, в которых угадывается будущая картина, я тоже верю в образы, сокрытые в разводе, оставшемся на ткани от случайно капнувшей краски. Франция для меня – клякса, преображающаяся в изящный пейзаж или в эффектную сценку. Это несколько мельчайших штрихов, сделанных отточенным карандашом, которые при стократном увеличении превращаются в симпатичное существо, приветливо подающее вам лапу. Сама собой о нем слагается забавная история. Возьмись я рисовать карту Ленинградской области или Краснодарского края, – у меня все равно выйдет донельзя знакомый силуэт Советского Союза. Франция же всегда таит в себе путешествие с тайной или загадкой, как росчерки Оливье Дебре или карандашные вольтфасы Андре Масона.
Счастливый человек попросил меня рассказать одну забавную историю. Она уведет нас в сторону от предыдущих размышлений, но должен вас предупредить, что к непосредственности счастливых людей стоит привыкнуть так же, как стоит смириться с их навязчивостью. Наверно, их благополучие берет исток в нашем терпении. По крайней мере, если бы мы не сносили покорно все их выходки, возможно, мы называли бы их не счастливыми людьми, а как-нибудь иначе.
Однажды тот, кого большинство из нас считают героем, поймал такси до вокзала Берси, опаздывая на электричку.
