Совершили молебствие. Государь поднялся по бархатным ступеням, воссел на трон. Министр двора с глубоким поклоном подал ему лист бумаги. Николай II поднялся и, стоя у трона, стал неторопливо и раздельно, с выражением, читать:
«Всевышним промыслом врученное мне попечение о благе Отечества побудило меня призвать к содействию в законодательной работе выборных от народа. С пламенной верой в светлое будущее России я приветствую в лице вашем тех лучших людей, которых я повелел возлюбленным моим подданным выбрать от себя. Трудная и сложная работа предстоит вам. Верю, что любовь к Родине и горячее желание послужить ей воодушевят и сплотят вас. Я же буду охранять непоколебимыми установления, мною дарованные, с твёрдой уверенностью, что вы отдадите все свои силы на самоотверженное служение Отечеству… Господь да благословит труды, предстоящие мне в единении с Государственным Советом и Государственной Думой, и да знаменуется день сей отныне днём обновления нравственного облика Земли Русской, днём возрождения лучших её сил. Приступите с благоговением к работе, на которую я вас призвал, и оправдайте достойно доверие царя и народа. Бог в помощь мне и вам».
Всё время, пока бархатистый царственный баритон произносил эти слова, толпа в зале стояла не шелохнувшись. Длинная ковровая дорожка рассекала толпу на две части. По одну сторону – блеск и пестрота мундиров, эполет, орденов, сияние бриллиантов и колыхание перьев на дамских уборах. По другую – монотонность тёмных фраков, сюртуков, пиджаков и даже косовороток. Как праведники и грешники одесную и ошуюю Царя Небесного, так тут, по правую руку царя земного – его придворно-вельможное воинство, блистательное, величественное, своекорыстное и вороватое; по левую – «выборные от народа», адвокаты, профессора, земские гласные, журналисты, священники, крестьяне. Между теми и другими – пропасть. Но в тот момент, похоже, их одолевали близкие чувства.
Великий князь Константин Константинович, двоюродный дядя государя, сентиментальный поэт, не мог сдержать чувств: «Чем дольше он читал, тем сильнее овладевало мной волнение; слёзы лились из глаз. Слова речи были так хороши, так правдивы…» – записал он вечером в дневнике. Депутату Родичеву речь тоже понравилась. «Хорошо написанная, она была ещё лучше произнесена, с правильными ударениями, с полным пониманием каждой фразы». Похвалил и депутат Муромцев: «Государь – настоящий оратор; у него отлично поставлен голос».
Голос умолк, государь поднял глаза от бумаги. После трёхсекундного молчания загремело общее «ура!». Миг единения царя и народа. Так начиналась история парламентаризма на одной шестой части суши.
«Лучшие люди» – кто вы?
27 апреля утром никто толком не знал, каким окажется политический расклад думского пасьянса. Состав народного представительства формировался путём хитроумного сложения, вычитания, деления и умножения. Дума была учреждена манифестом 6 августа 1905 года, и тогда же издан сословно-цензовый избирательный закон. Грянули революционные события, под давлением оных явился манифест 17 октября. Права Думы обещано было расширить, и при этом, «не останавливая предназначенных выборов… привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав». Расплывчатая формулировка, плод взаимодействия революционной стихии, либерального словоблудия, политических амбиций премьера Витте и глубокой ненависти, которую Николай II питал к любым проявлениям парламентаризма.
Правительство графа Витте с обыкновенной для любого Российского правительства неторопливостью подготовило проект нового избирательного закона лишь через семь недель. 11 декабря, когда в Москве боевые дружины рабочего Совета из подворотен, окон и с чердаков палили в солдат и казаков, закон был подписан государем. Переброшенный из Питера Семёновский полк штурмом взял Пресню; генерал Меллер-Закомельский, предтеча атаманов Гражданской войны, с отрядом в двести головорезов двинулся по Сибирской железной дороге, на пути разоружая и расстреливая Советы… На этом фоне 20 февраля появился ещё один манифест. За традиционными фразами о сохранении самодержавия скрывался компромисс: всесословное представительство, состоящее из выборной Думы и полу-выборного, полуназначенного Государственного Совета. Любой закон отныне, чтобы вступить в силу, должен был получить одобрение в Думе и в Государственном Совете, а затем быть подписан государем. Дума, таким образом, наделялась правами законодательной запруды: она могла торпедировать чужую законодательную инициативу, но не имела возможности реализовать собственную.
