Вот эта последняя фраза попадает в протокол. Нашли то, что искали. Значит, у следствия были данные о каких-то связях Ножина с морским ведомством.
Портрет нигилиста
Да, а кто же такой этот Николай Дмитриевич Ножин? Вот портрет, написанный Михайловским: «Представьте себе молодого человека лет двадцати четырех-пяти, среднего роста, очень худого, чуть-чуть сутулого, с узкими и низенькими плечами, с волосами серо-пепельного цвета, жидкими и мягкими, такого же цвета маленькими усами и едва пробивающейся бородёнкой, длинным носом и неопределённым цветом лица… Глаза у него были голубые и поражали по временам необыкновенною живостью и блеском, а по временам такой упорной сосредоточенностью, что она казалась почти тупостью». Характерный неброский, чуть ущербный, но целеустремлённый тип демократа-шестидесятника. Образ жизни и быт соответствующий: «Он лето и зиму носил одну и ту же трёпаную и засаленную шотландскую шапочку без подкладки и клетчатый, чёрный с зелёным, плед».
Сведений о Ножине сохранилось не много. Родился в 1841 году. Родители – богатые помещики. Отец умер рано; мать вторично вышла замуж за аристократа Делагарди. Николая отдали в одно из самых привилегированных учебных заведений России – Александровский лицей, который он благополучно закончил в 1861 году. Служил очень недолго, вышел в отставку в чине коллежского секретаря (чин X класса, третий снизу в иерархии статских чинов). С семьёй порвал, уехал за границу. Там общался с учёными-биологами, проникся свежим тогда эволюционным учением Дарвина. А заодно установил разнообразные контакты с революционерами, как русскими эмигрантами, так и европейцами. Ближе всего сошёлся с буйным и неукротимым «архангелом Михаилом» революционного разрушения – Бакуниным. Потом путешествовал ещё, где – неизвестно; опубликовал научное исследование о жизни морских беспозвоночных, сделавшее ему репутацию весьма перспективного молодого естествоиспытателя. Вернулся в Петербург то ли в конце 1864-го, то ли в начале 1865 года. Стал сотрудничать в «Книжном вестнике», двухнедельном журнальчике демократического направления. Поселился поначалу в копеечной квартире на Выборгской стороне.
Михайловский кривил душой, говоря Васильчикову, что не помнит адреса Ножина. В доме на Выборгской он бывал нередко, о чём свидетельствует эпизод в упомянутом романе «Вперемежку». Главный герой, Тёмкин (в котором угадывается автор), приходит к Бухарцеву (Ножину) и наблюдает там картину исследовательской работы. На столе стоит таз с водой, в тазу плавают рыбины, у которых… вырезаны глаза! Несчастные существа – жертвы научного эксперимента: изменится ли цвет их чешуи вследствие слепоты, и если да, то как именно? Антураж непритязательный: сырая, холодная, грязная комната, книжные полки из некрашеных сосновых досок, трёхногая железная кровать в углу и книги, книги, книги… Жилище учёного нигилиста.
Между тем очень скоро Ножин попал в поле зрения властей предержащих. И вовсе не из-за выцарапывания рыбьих глаз. Из официальной справки, имеющейся в деле Ножина: «В сентябре 1865 г. за Ножиным и лицами, кои по наблюдению полиции заявили своё учение о нигилизме, повелено иметь негласно бдительный надзор (подчёркнуто в подлиннике. – А. И.-Г.) с тем, чтобы местное начальство, в случае надобности, принимало против них более строгие административные меры в пределах предоставленной власти». Примечателен не сам документ, а тот факт, что постановление о негласном контроле за Ножиным было «высочайше одобрено». По каким-то причинам Александр II лично заинтересовался особой скромного коллежского секретаря.
Немногочисленные исследователи, занимавшиеся судьбой Ножина, объясняли установление за ним секретного наблюдения следующим инцидентом. Николай Дмитриевич похитил из дома матери и отчима… свою родную сестру и пытался нелегально вывезти её за границу. Сколь бы странно и романтически ни выглядела эта история, вряд ли она повлекла бы личное вмешательство государя в обыденную полицейскую работу. Дело было, конечно же, в каких-то политических связях и планах Ножина. Между тем, состав его «кружка» известен: Курочкин, Михайловский, Худяков и прочие – молодые литераторы, известные своим вольнодумством, но не более. Заграничные связи, Михаил Бакунин, Николай Огарёв – это уже серьёзнее. Однако, до каракозовского выстрела российские власти не склонны были придавать политической деятельности эмигрантов слишком уж большое значение. Возникает ощущение, что какие-то контакты Ножина не проявлены, имена не названы. Почему? Не потому ли, что их нельзя было называть?
