С точки зрения формальной, причиной цусимской катастрофы стал один-единственный снаряд, тот самый, который разворотил штурманскую рубку «Князя Суворова». Тяжёлое ранение командующего мгновенно сделало всю огромную эскадру неуправляемой, а её корабли – мишенями для упражнения в стрельбе. Но так случилось потому, что командующий, не доверяя адмиралам и капитанам, сосредоточил всё управление в своих руках; недоверие и неуверенность по цепочке передавались от старших офицеров к младшим, от них – к старшинам и матросам. Но и сам командующий не доверял вышестоящему петербургскому начальству, боялся и презирал его. Воинское соединение или боевой корабль – частицы общества. Русское общество было разъединено, расколото взаимным враждебным недоверием. Группировки правящей элиты грызлись между собой, преследуя корыстные интересы. Снизу на эту недостойную возню смотрели со всё возрастающей ненавистью. Грянула война – и за всеобщий разлад было заплачено человеческими жизнями, десятками, сотнями тысяч жизней.
Через месяц после Цусимы матросы броненосца «Потёмкин», проводившего плановые учения в Чёрном море неподалёку от Одессы, захватили и перебили своих офицеров, после чего открыли артиллерийскую стрельбу по городу, целясь в купол здания театра. Потом броненосец обстрелял Феодосию и Николаев и ушёл к румынам. Ещё через двенадцать лет матросы Балтфлота расправились с адмиралами, сожгли в топках тех из офицеров, кто не успел бежать, и пошли на штурм Зимнего. Демоны Цусимы росли и множились, стремительно превращаясь в беспощадных, всеразрушающих духов русской революции.
Кровавое полотнище для царского манифеста
Из всех государственных праздников, отмечаемых в нашей стране (что в Советской, что в постсоветской), как-то особенно не повезло Дню Конституции. На моей памяти он три раза менял свою прописку в календаре: декабрь, октябрь, снова декабрь… И каждый год отмечаем, и никто не помнит, что и почему отмечаем. Послушные Советы или послушные граждане на референдуме проголосовали за написанную кем-то бумажку – что тут помнить-то? А ведь есть по-настоящему памятная дата рождения конституционализма в России. 17 октября 1905 года по старому, 30-го по новому стилю Николай II подписал «Манифест об усовершенствовании государственного порядка». В нём впервые были провозглашены гражданские свободы и основы парламентаризма, в нём же предначерталась судьба всех последующих наших конституций: едва родившись, делаться мёртвой буквой, неисполняемым благопожеланием. Невезучий праздник уместнее было бы называть «Днём поминовения Конституции».
Трижды «смута», дважды «свобода»
«Смуты и волнения в столицах и во многих местностях Империи Нашей великой и тяжкою скорбью переполняют сердце Наше. Благо Российского Государя неразрывно с благом народным и печаль народная – Его печаль». Так начинается текст знаменитого манифеста. Прочувствованный тон вступления глохнет в велеречивом пустословии официозной речи: «Великий обет царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для государства смуты…» Длинный абзац заканчивается неприметной полуфразой: «…признали необходимым объединить деятельность Нашего правительства». Далее – три пункта, о том, чем же должно заняться это самое правительство:
«1) Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.
2) Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе… те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав… и
3) Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей».
И итог, как заклинание: «Призываем всех верных сынов России вспомнить долг перед Родиной, помочь прекращению сей неслыханной смуты…»
Под этим текстом государь император поставил подпись 17 октября 1905 года в пять часов пополудни, в Петергофе, в его «собственной» части – Александрии, в кабинете любимой своей Приморской дачи. (Мемориальное здание не сохранилось: оно сгорело во время войны, а руины его взорваны по решению какого-то советского начальственного самодура.) Через два-три часа о свершившемся знали в Петербурге. Наутро о манифесте трубили телеграфные агентства всего мира. Его полный текст на крыльях газетных страниц разлетелся по России. Грамотные прочитали, неграмотные услышали. Восприняли по-разному.
