И тем не менее Ахматову иногда продолжают считать незначительным поэтом второго ряда, потому что она женщина. (Когда я об этом думаю, мне хочется воскресить из мертвых Толстого, чтобы он забросал недоброжелателей Ахматовой яйцами. Он бы мог это сделать — как мы выяснили, он был готов на все, если это было как-то связано с яйцами.) Это особенно обидно, когда задумываешься о смысле «Реквиема», ее главного произведения — письменного свидетельства о мыслях и чувствах женщин, ставших жертвами сталинских чисток, которые ждут известий у тюремных ворот:
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что, красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
…
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же оне поминают меня
В канун моего погребального дня.
Называть творчество Ахматовой «женской поэзией» (что нередко делают) означает не понимать главного: она написала это для того, чтобы происходившее никогда не было забыто.
Но в России даже в середине 1990-х все еще было принято своеобразное, почтительное отношение к женщинам, почти как во времена Джейн Остин. Мужчины часто целовали женщине руку при встрече, пододвигали стул, зажигали сигарету, наливали вино. Есть документальный фильм, снятый в Петербурге, о людях, которым исполняется 40 лет в один день, и на одном из празднований мужчина говорит своей подруге, почти сюсюкая с подобострастием: «А может, я Вам нарежу потоньше огуречик?» Когда мы выпивали в компании, первый тост всегда был за хозяина, а второй — «за прекрасных дам». Во время застолий по умолчанию считалось, что «женщины любят сладкое», и мужчины приносили торты и шоколадки «для дам». Потому что все дамы питают слабость к сладкому! И дамам всегда нравятся стихи, написанные дамой! Именно в таком контексте люди читали Ахматову в советские годы и ранний постсоветский период.
Это, разумеется, полная ерунда. Мужества у Ахматовой было побольше, чем у Хантера Томпсона, Нормана Мейлера и Эрнеста Хемингуэя вместе взятых. Когда я думаю о том, как она играла с кагэбэшниками по их правилам, тщательно выбирала людей, которым могла доверить заучивание стихов, записывала их на клочке бумаги, чтобы через несколько минут его сжечь, — все это для того, чтобы избежать гибели за стихи… Мне хочется громко заорать. Или рассечь воздух самурайским мечом. Высшее проявление женственности? Не думаю. Самые смелые человеческие поступки! Они не имеют никакого отношения к тому, что Ахматова была дамой. Она была человеком, который простоял «триста часов / и где для меня не открыли засов».
Ценители Ахматовой знают, что понять ее — значит понять, каково это было — пережить советскую эпоху. Сам «Реквием» прекрасен и глубок. И, хотя я в целом против обесценивания перевода каких-либо произведений, надо сказать, что стихи Ахматовой особенно доступны в переводе, больше, чем значительная часть русской литературы. Их спокойно можно читать, не думая о том, что они написаны на другом языке. До революции основными темами поэзии Ахматовой были любовь, страсть, секс, предательство. После революции у нее не осталось выбора — она писала о прошлом и будущем России, сложностях повседневной жизни при Советах и о том, за что она больше всего известна: жизни у тюремных ворот в ожидании известий о близких. Ахматова использует ясные, четкие образы, вспышки света, звуков и чувств, отсылки к Библии, переплетенные с отрывками диалогов. Читая ее по-английски, не оценишь ритма и рифм, но живая картинка и некоторая часть воздействия ее стихов никуда не деваются. Я с удовольствием читаю любые из ее произведений по-английски. Они отличаются от оригиналов, но не менее прекрасны.
Видеть в Ахматовой красавицу, олицетворяющую женскую поэзию, было бы странно. В некотором смысле мифологизация Ахматовой неуместна — она действительно прожила жизнь, полную страданий. Ее первого мужа расстреляли, а сын и гражданский муж провели долгие годы в лагерях. Сама она избежала ареста и лишения свободы, но жила с чувством вины за то, что стала причиной страданий самых близких людей. Кроме того, за ней постоянно велась слежка. Сталин испытывал к ней особый интерес.
