Лили ему звонила.
А он был недоступен! Проклятье! Она попала на автоответчик!
Мобильник куском мыла скользнул из его влажных ладоней. Марка трясло. Что хотела сказать Лили?
«Я действительно уезжаю…»
«Завтра. Уезжаю и больше никогда не вернусь…»
«Изменить уже ничего нельзя…»
«А вдруг она…»
Марку не хотелось додумывать мелькнувшую мысль до конца.
Она была слишком страшной. Зловещей.
«Нет, только не Лили!»
Но мысль не желала уходить. Теперь ему уже казалось, что он ясно прочел спрятанное между строк послание.
«Уезжаю и больше никогда не вернусь…»
Это могло означать только одно.
Игрушечный самолетик. Она приняла решение в день, когда ей исполнилось восемнадцать.
Все сходилось.
Лили решила одним махом покончить со всеми сомнениями и страхами. Покончить с прошлым.
Лили решила покончить с собой.
Завтра.
Лили выбросила в урну, приткнувшуюся к берегу озера, завернутую в фольгу шаурму. Она к ней едва притронулась. Ей не хотелось есть.
Она прошла вперед, ближе к воде. Парк Монсури, считающийся самым большим в Париже, ей казался и самым мрачным. Во всяком случае, сейчас, в октябре… Холодная, тускло-грязного цвета вода; голые, похожие на армию скелетов, деревья; вид на авеню Рэй, застроенную серыми домами разной высоты, словно окруженную плохо подстриженной бетонной изгородью…
Утки давным-давно перебрались в другие места. Глядя на каменных любовников, окоченевших на своих мраморных пьедесталах, можно было подумать, что и они мечтают об одном: накинуть на себя что-нибудь теплое и сбежать отсюда куда глаза глядят.
Лили шла вдоль озера. Странно, размышляла она, как меняется восприятие окружающего в зависимости от настроения. Как будто пейзаж догадывается о том, что ты чувствуешь, и подлаживается под тебя. Как будто деревья поняли, как ей плохо, и уменьшились в размерах, скукожились, из солидарности с ней — или из жалости? — обронив с ветвей последние листья. Как будто солнце, устыдившись, тоже скрылось, лишь бы не светить на парк, по которому бродит заплаканная девушка.
Лили снова отключила телефон. Несколько минут назад она поддалась искушению и позвонила Марку. Он оставил ей кучу сообщений. «Волнуется. Конечно, волнуется». Попав на автоответчик, она испытала облегчение. У нее не было сил отвечать на его вопросы. Как будто самая современная из технологий, невидимыми нитями связывающая тысячи беспроводных телефонов, тоже чутьем уловила, что ей не хочется с ним разговаривать.
Лили свернула на аллею Мира и опустилась на скамью. Рядом, на детской площадке, шумела ребятня, и она невольно повернула голову.
Два карапуза годика по два играли под бдительным оком матери, сидящей на лавке с книжкой карманного формата в бело-синей обложке в руках.
Девочки. Близняшки. В одинаковых плотных брючках, в одинаковых красных курточках, застегнутых на «молнию», в одинаковых кикерсах на ногах.
«Как только она их различает?»
Однако мать, в очередной раз поднимая глаза от книги, выдавала четкое указание: «Жюльетта, не спрыгивай с качелей»; «Анаис, не толкай сестру»; «Жюльетта, на горку забираются по лесенке…»
Девочки носились по площадке, переходили от одной игры к другой, брались за руки, разбегались в стороны… Кто из них кто? Лили следила за их передвижениями, как уличная толпа следит за ловкими пальцами наперсточника. И постоянно сбивалась, не в состоянии угадать, что сейчас делает Жюльетта, а что — Анаис. Зато матери на это хватало доли секунды, и она ни разу не ошиблась. «Анаис, завяжи шнурок!» «Жюльетта, подойди ко мне, я вытру тебе нос».
Лили чувствовала, как ее охватывает странное, необъяснимое волнение. Девочки выглядели абсолютно одинаковыми, они походили друг на друга как две капли воды. Тем не менее каждая точно знала, кто она. Анаис понимала, что она — не Жюльетта, а Жюльетта — что она не Анаис. И не потому, что они сознавали свои различия. Нет. Все дело было в том, что их различала мать. Она безошибочно называла каждую ее собственным именем. Ее единственным именем.
Лили долго смотрела на двойняшек. Наконец мать убрала книгу в сумку и позвала дочерей:
— Жюльетта, отойди от беличьей клетки. Анаис, спускайся с лестницы. Пора домой. Папа ждет.
