— Гран-Дюк облажался, Николь! — почти закричал он. — Он перепутал образцы! И в лаборатории могли допустить ошибку! Наверняка всему есть логичное объяснение!
— Возможно, Кредюль дал нам те результаты, каких мы от него ждали, — тихо произнесла Николь.
Марк чуть не подскочил:
— Как это так?
— Только он один знал, что за образцы отдает на анализ. И поступил по своему разумению. Подтасовал факты к своей выгоде. За пятнадцать лет расследования он не добился ничего. Вот и решил самостоятельно дописать конец в этой истории…
Николь немного помолчала и продолжила:
— Два отрицательных результата — это не так уж глупо, как может показаться на первый взгляд. Смотри сам, его затея прекрасно сработала. Он убедил Матильду де Карвиль, что ее внучка погибла. Окончательно и бесповоротно. И это означало, что ей придется оставить нас в покое. По-моему, Гран-Дюк ее недолюбливал. А я смирилась с горькой истиной. Признала, что Эмили — мне не внучка, а тебе — не сестра. Когда три года назад я узнала, что анализ показал отрицательный результат, я проплакала несколько ночей. Но в то же время испытала облегчение. Думаешь, я не видела, какими глазами вы с Эмили смотрели друг на друга? У меня прямо сердце разрывалось. Каждый день, каждую минуту…
Марк присел на диван рядом с Николь и положил голову ей на плечо. Потом обнял ее за широкую талию. Его пальцы теребили кисти шали. Николь повернулась к внуку.
— Ты все понимаешь, Марк. Конечно, ты все понимаешь. Это письмо означало, что вы с Эмили не связаны родством. Что вы не брат и сестра. Что вы свободны, Марк, милый мой мальчик. Кредюль по-своему любил вас и наблюдал за вами. Ему вполне хватило бы ума провернуть подобный трюк…
Она перевела взгляд на два лежащих на столе голубых конверта.
— Если бы оба письма не очутились рядом, его план вполне мог бы сработать…
Марк встал и нервно прошелся по комнате. Аргументы Николь его не убедили. Ему не верилось, что Гран-Дюк оказался способен на подобный низкопробный трюк. Тем более что, читая дневник детектива, Марк чувствовал: тот и сам поражен результатами тестов ДНК. Хотя это вовсе не исключало, что он попросту лжет. И в этом, и во всем остальном…
— Николь, — сказал Марк. — Я пойду пройдусь.
Николь ничего не ответила. Она сидела и утирала глаза кончиком носового платка. Марк уже взялся за ручку двери, когда до него донесся дрожащий голос Николь:
— Марк! А почему ты не спрашиваешь, где Эмили?
Марк застыл на месте.
— А разве ты знаешь, где она?
— Точно не знаю. В смысле, не знаю, где именно. Но я догадалась, что она имела в виду, когда говорила, что уезжает надолго. По-моему, я знаю, на какое преступление она намекала. Господи, да разве это преступление?
Сердце у Марка заколотилось так, что, казалось, еще чуть-чуть — и выскочит из груди. Меньше чем за десять минут его жизнь в третий раз совершила крутой вираж. От признаков агорафобии не осталось и следа — так у смертельно напуганного человека сама собой пропадает икота.
Николь все не решалась продолжить.
Марк крепко сжал ручку двери.
— О чем ты догадалась, Николь? — почти выкрикнул он.
Когда Николь наконец заговорила, ее голос звучал чуть слышно — то ли от смущения, то ли из жалости.
— Эмили беременна, Марк. Беременна от тебя.
Рука Марка соскользнула с дверной ручки. Все так же мягко Николь добавила:
— Она решила сделать аборт. Она сейчас в больнице.
Марк остановился возле мусорного контейнера на улице Пошоль. Слабый свет луны едва освещал ряды одинаковых домишек. В конце тупика сидели друг напротив друга две взъерошенные кошки. «Интересно, — подумал он, — не те ли это самые кошки, которых пыталась приручить Лили, когда ей было семь лет. А что, вполне возможно. Те же кошки, только постаревшие на десять лет».
Марк чувствовал невероятное спокойствие, особенно удивительное после нервозности последних минут и часов. В сознании наступила поразительная ясность. Теперь он точно знал, что должен делать в первую очередь. Загадка двух отрицательных тестов ДНК подождет. И история с убийством деда подождет. Сейчас есть дело поважнее. Марк представил себе Лили. Одна-одинешенька, она сидит в палате парижской больницы и готовится к худшему… У нее под сердцем — ребенок.
