Когда бутылка бренди попала мне в руки — в то утро я был особенно озлоблен и угнетен. День только что начинался. Все вокруг бесило настолько, что я, с яростью закидывая в компактор очередную гору непригодной (даже для Африки) обуви то и дело шипел:
— Да горите вы, сволочи, синим пламенем! Сука, блядь… Проклятая жизнь!
В такой напряженной ситуации — бутылка бренди подошла весьма кстати. Я, оглядевшись по сторонам, нет ли по близости Предателя Тони (другой Тони — у нас их было твое), сделал несколько глотков. Температура напитка была нежно горячей.
— Ничего! Выпью и горячее! — подумал я.
Все утро я прикладывался к бутылке и когда, после первого перерыва нас повели в часовню — петь религиозные песни я был готов петь что угодно и по возможности — громко.
В часовню? Да — именно туда. Я же говорил — Армия Спасения — религиозная организация. Часовня находилась внутри склада. Мы ходили туда по средам. Большая комната, выдержанная в красных тонах, мягкие стулья, святые портреты и нейтральные пейзажи невинной природы, орган на котором играла специально приходящяя по средам китаянка и полусумасшедший пастор с видом голосом классического евнуха, который в течении двадцати минут вещал нам о Спасителе.
Половину работников Армии составляли индуски и иранки. Не знаю — интересно ли им было слушать про нашего Иисуса и его чудеса, но по крайней, когда дело доходило до пения — пели они громко и с удовольствием.
Обычно я пел едва слышно, но сегодня, после уже почти приконченной бутылки — я расшалился вовсю и ревел «Amazing Grace» так сильно — что перекрывал орган. Это был первый и последний раз в моей жизни, когда я проникся религией. Вот в часовне–то и заметили мою нетрезвость, потому, что после нее — за мной явно стали следить.
Конечно я вел себя странно. Вопиюще странно по стандартам привыкших к ГУЛАГовской дисциплине работников. Я уже заметно шатался, закуривал возле огнеопасной зоны, где стояла краска, ацетон и разные другие легковоспламеняющиеся жидкости. Пытался оседлать детскую игрушку- лошадь.
Мне было поручено задание вычерпать ковшиком густую черную жижу, которая вытекала из мусорного компактора в специальный колодец в асфальте. Жижи этой было достаточно много. Вычерпывали ее два раза в неделю. Можете себе представить ее запах: вот кто–то, скажем, решил, что Армии Спасения необходимы консервы с тунцом. Привезенный тунец оказывается просроченным. Я выкидываю банки в компактор. При сдавливании банок стенами могучего пресса — банки разумеется лопаются. Тунцовый сок стекает на дно компактора, которое всегда чуть–чуть под наклоном и затем, как и все жидкости, попадает в колодец, смешиваясь там с другими, не менее пахучими веществами. Рассказывали случай, как один работник не выдержал и лишился чувств от вони. Остается только гадать о компонентах смеси в колодце в тот день…
Окруженный битым стеклом, и упавшим мимо компактора мусором я, на карачках, черпал ковшиком эту божью росу. Жижа, попадая в ведро, брызгала во все стороны и лицо мое покрылось мелкими точками–родиками. Меланома окончательной гнуси. В голове все еще звучала Amazing Grace. Хотелось в туалет и я, приспустив свои военные штаны, стал вычерпывать и мочиться одновременно. Какой–то шутник поставил на магнитофон кассету Вагнера. Нам разрешалось слушать кассеты и cd, которые люди сдавали для Армии, при условии, что мы потом положим их на место. Громко заиграла величественная музыка, с железных бортов компактора вспорхнули стаи Валькирий и я, вдруг отчетливо осознав чудовищную сюрреальность ситуации — зажмурил воспаленные этанолом глаза, захохотал едва слышно — нутром и долго не мог остановиться.
Тридцатидвухградусная жара и бренди сморили меня окончательно. Из склада меня вывели буквально «под белы–руки» и затолкнули в кабинет к начальнику. Опираясь на стену, я заявлял, что совершенно трезв. Мне было сурово сказано, чтобы я шел домой, аккуратно переходил улицы, дома пил много жидкости, а завтра утром являлся в этот же кабинет, где мне предстоит гораздо более серьезный разговор насчет моего поведения.
