«Что это со мной?»
– Эй, – рявкнул Эреб, по-дурацки протягивая к Нике руки, чтоб завершить начатое. – Мы были заняты.
Хмурясь, Атлас ударил его в грудь. Более слабый, тот отлетел назад, врезаясь в своих товарищей-заключенных. Вскочил на ноги, чтобы ответить, рассмотрел, кто нанес удар и замер, раздувая ноздри.
– Еще раз к ней прикоснись, – процедил Атлас, – и я сниму с тебя ошейник – вместе с твоей головой.
Бог побледнел, наверное, даже захныкал.
– Все равно она того не стоила.
За эти слова Атлас также мог его убить.
– Сатиры рогатые, что ты делаешь? – потребовала ответа Ника, внезапно оживляясь и привлекая внимание к себе. Обернувшись, она впилась в него взглядом. – Я могу спать с кем захочу. И знаешь, я даже могу выбрать одного из твоих друзей.
Несмотря на ее пылкие речи, дыхание её было ровным – а не было бы, если б это Атлас целовал ее, – на щеках не было румянца, и даже соски не затвердели. Наконец что-то охладило самое яркое пламя его злобы.
– Просто закрой рот.
Он взял ее за руку и потащил прочь из камеры. Решетка закрылась за ним автоматически.
– Сатиры рогатые, что ты делаешь? – снова сказала она, пытаясь вырваться. Она никогда не была из тех, кто готов беспрекословно покориться.
– Сатиры рогатые, что ты делала? – парировал он. Достигнув начала лестницы, остановился. Блондинка, которая оказалась богиней Памяти – как там ее зовут? Мини? Нет, но близко. М и М? Минизон? Ближе. Мнемозина. Да, точно – Мнемозина и трое воинов, избранных охранять Тартар сегодня, уставились на них.
– Что? – рявкнул Атлас. По крайней мере, Ника перестала сопротивляться. Замерла рядом с ним, переводя взгляд с него на них и обратно.
– Ты не можешь так запросто выводить пленников, – заявил Гиперион, бог Света. Он был красавчиком, хоть и бледным, как и предполагал его титул, и лучше бы Нике не рассматривать его в качестве кандидата на свое ложе.
– Я не вывожу ее, – сдавленно ответил Атлас. – Я ее перемещаю.
«В отдельную камеру, где никто не сможет прикоснуться к ней своими грязными, отвратительными губами. Где никто не сможет лапать ее тело».
Однако в его решении не было никакого сексуального подтекста. Он просто не желал, чтобы она испытывала хоть какое-то удовольствие. Она не заслужила этого.
– Почему? – Мнемозина смотрела на него с любопытством, ни намека на огорчение или ревность не было в ее лице.
«Почему?» – спросил он у самого себя. Богиня памяти месяцами жаждала встреч с ним, постоянно его призывала. Прошлой ночью она даже заявилась голышом в его дом.
О да, она была прекрасна, и он почти поддался и хотел возлечь с ней. Его тело бушевало после того, что случилось с Никой, и он отчаянно жаждал разрядки. Но, так и не завершив начатое, отослал настойчивую богиню прочь. Он почувствовал себя слишком виноватым. Так, словно он изменял Нике. Глупость-то какая. С Никой его связывала только взаимная ненависть.
Кроме того, кому захочется быть с женщиной, которая никогда не забудет твоих ошибок? Которая будет помнить все твои проступки? Не ему. И все же он перенесся в дом Мнемозины этим утром и пригласил ее провести с ним день, только для того, чтобы привести ее в тюрьму утром. Он странно ликовал при мысли о том, что будет бравировать ею перед Никой.
Титан снова задался вопросом, почему же Мнемозина не чувствовала в Нике соперницу. Хотя он знал, что этого не чувствовало большинство женщин. Он слыхал их разговоры. Ника была слишком высока, слишком мускулиста, как они говорили. Она была слишком резка и слишком груба. Но именно это поначалу разожгло в нем интерес к ней. Она могла справиться с его мощью. И отплатить ему той же монетой. Она никогда не будет тушеваться пред его взором. Никогда не будет бежать прочь от его гнева. Она всегда будет смотреть ему прямо в лицо. Ему нравилось это. Очень. Ни в одной из женщин он не встречал такой храбрости.
И она была прелестна, так он думал. Да, только вчера он считал ее разве что симпатичной, но сейчас это казалось ему неправильным во всех отношениях. Не так давно, когда он первый раз вошел в тюрьму, он ощутил ее взгляд и посмотрел вверх. На секунду, только на секунду, Ника опустила щит. Она не знала, что он наблюдает за ней, потому не следила за выражением своего лица. Черты ее смягчились, приобрели некую печаль, глаза светились. Ее вид разгорячил его кровь так, словно его охватил пожар.
