Одинокий зритель в душной комнатушке отрицательно мотнул головой.
– Настало время разбудить Вия и показать ему Женечкину картину!
На периферии зрения что-то мелькнуло. Тьма зашуршала между стеллажами. Там, где размагничивались никому не нужные кассеты и кружились потревоженные пылинки. Где настоящие ведьмы ползали по могилам и настоящие черти облизывали черные рты.
– Ты видишь?
Женя взвился, дернул штепсель, надеясь, что магнитофон зажует пленку.
Маму он застал у плиты.
– Сынок, на тебе лица нет! Ты захворал? На работе все нормально?
Женя убрал руку, тянущуюся к его лбу.
– Ма, помнишь, была такая передача – «Курьи ножки»? Ты случайно никаких писем не посылала на канал?
– Ой, – мама улыбнулась виновато. – Представляешь, посылала.
Женя поник. Сам не знал, отчего накатилась слабость. Ну посылала, и что? Столько лет прошло, какая к чорту разница, что его мазню, возможно, съела неадекватная женщина?
Лизка съела Христа.
– Хотела тебе сюрприз сделать. Каждый день включала эту передачу, ждала, что рисунок твой покажут. Но не показали почему-то, аж обидно. – Мама всплеснула руками: – «Курьи ножки», да. Ты так их любил.
– Никогда не любил, – пробормотал Женя. – Терпеть не мог.
– Да?
Он вышел из кухни, а мама окликнула:
– Кушать садись! Я щи сварила!
Убранство сторожки состояло из дивана, стула, стола, переносного радиатора. На крючках висели ключи от кабинетов – почти полный набор, сотрудники уже разбрелись по домам. Монитор транслировал зернистую картинку с наружной камеры.
– Вы что-то скрыли, – атаковал Женя с порога сторожки.
Беленков захлопнул книгу.
– Стучать не учили?
– Вы говорили про кошмары. Мне куклы снятся. – Женя зашлепал ботинками по линолеуму, будто топтал подошвами отвратительные сны. – Объясните мне!
– Так и быть. – Сторож убрал книгу – по стечению обстоятельств это был томик фантаста Хайнлайна «Кукловоды». – Я солгал. Я ушел не из-за писем. Письма не были последней каплей. Я сбежал из-за просьбы Лизки. – Беленков вынул из кармана руку. Женя заметил, что левый рукав его толстовки закатан манжетой, а правый свисает пустышкой, слоновьим хоботом. – Лизка сговорилась с нечистой силой. С чем-то в лесу или на кладбище. Она продала свою душу и души детей, которые присылали нам письма.
Жене хотелось закричать, что это сказки, глупости, но рот пересох, язык прилип к небу.
– Лизка просила, чтоб после ее смерти я держал куклу Вия у себя. Я отказался. Я уже верил ей, я уже видел…
– Видели что?
– Чертей. – Беленков посмотрел Жене в глаза.
Пол под ногами качнулся, будто сторожка приподнялась и пошла на птичьих ножках. Это подогнулись Женины колени, но почему тогда ключи зазвякали на крючках? В смежном помещении, вероятно туалете, забурчал унитазный бачок. И словно что-то промчалось на мониторе: то ли птица едва не задела камеру, то ли снежный вихрь.
«Не слушай его, он пьяница, он допился до пластилиновых ч. ртиков».
Но Женя слушал.
– Лизка сама устроила пожар. А может, ее заставили те покровители, которые дали ей лишние пару лет жизни. Она сожгла себя. Но нас – меня и Колпакова – она тоже уничтожила.
Беленков закатал рукав. Культя напоминала вареное тесто, хинкали. Из собранной складками шкуры проглядывала начинка цвета сыра сулугуни – кость, эпифиз. Женя внутренне сжался.
– Я видел куклу. Видел Вия на своей руке. Он требовал поднять его веко. Он сказал: дети рано или поздно придут в избушку.
– Вы же не взаправду, – прошептал Женя.
– Я избавился от руки. – Беленков подвигал обрубком. – Взял болгарку и…
За окном хороводили тени, будто призраки собрались у ворот или что похуже, на букву «ч». Бабушкина подруга хвасталась, что как-то в Прибалтике, в Каунасе, посещала музей, посвященный ч…м, а бабушка хмурилась и норовила сменить тему. Рассердилась: ну хватит, Ленка, «этих» поминать. Подруга и не поняла, кого – этих.
Беленков потрогал культю, словно в пупок палец сунул.
– Вы понимаете, – вспыхнул Женя, – что это бред?
– Пытался понять. В психушке себя уговаривал: ты болен. Почти поверил. А потом сюда устроился. Думаешь, то, что ты здесь оказался, – совпадение? Она нас запрограммировала! Попробуй бороться – черта с два!
