А потом он заговорил, будто рассказывал потрясающую историю, и я знала эту историю, но раньше вроде как не слышала, или ее рассказывали по-другому.
В начале, говорил брат Майклс, жизнь была чудом. Люди жили вечно и никогда не болели. Все плоды, все животные, всё на земле было безупречным воплощением Божественного замысла, и отношения между людьми тоже были безупречными. Но Адам и Ева утратили нечто важное. Они утратили веру в Бога. И тогда люди начали умирать, клетки их тел начали разлагаться, и тогда их изгнали из рая.
— И с тех пор остались лишь отзвуки прежнего миропорядка: закат, ураган, молния, ударяющая в куст. А вера превратилась в нечто, о чем молятся в полночь в своей комнате, или на поле битвы, или в чреве у кита, или в геенне огненной. Вера — это прыжок через зазор между тем, какова жизнь сейчас, и какой она была раньше. И в этом-то пространстве и происходили чудеса… Возможно всё: в любом месте, в любое время, для кого угодно. Если вам кажется, что это не так, то лишь потому, что вы не видите, как близко вы к чуду, что вам нужно сделать самую малость — и все будет у вас в руках. Чудеса не обязательно грандиозны, чудо может случиться в самом неожиданном месте; самые удивительные чудеса происходят в самой обыденной обстановке. Апостол Павел говорил: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом»: если у нас есть хоть самая малость, братья, остальное приложится. Приложится даже больше, чем мы чаяли.
Лекция завершилась, но в первую секунду никто не захлопал; а потом грянули оглушительные аплодисменты. Я же как будто проснулась. Только спала я гораздо дольше, чем продолжалась лекция; мне показалось — всю жизнь.
Мне ужасно хотелось, чтобы песнопения и молитва завершились как можно скорее. Я подумала: брат Майклс — как раз тот человек, с которым можно поговорить про Нила Льюиса.
А потом я стояла рядом с братом Майклсом и ждала, когда дядя Стэн закончит с ним разговаривать. Но только дядя Стэн отошел, явились Элси и Мэй. Потом Альф. Брат Майклс пожимал им всем руки, слушал, кивал, улыбался снова и снова. Никто из них не хотел отходить.
Я уже подумала, что так и не смогу с ним поговорить, но тут наконец ему дали передышку, он обернулся, чтобы положить бумаги в портфель, и заметил меня.
— Привет, — сказал он. — А ты кто такая?
— Джудит, — ответила я.
— Это ты так замечательно ответила на вопрос?
— Не знаю.
— По-моему, ты. — Брат Майклс протянул мне руку. — Очень рад знакомству.
Я сказала:
— Мне очень понравилась ваша лекция. — Только голос звучал как-то не так. — Мне еще никогда ни одна лекция так не нравилась.
— Спасибо.
— А вы не могли бы показать мне горчичное зернышко?
Брат Майклс рассмеялся.
— Конечно, — сказал он. — Правда, оно не обязательно будет то же самое.
Он вытащил из портфеля пузырек — в нем было полно зернышек.
Я сказала:
— А я раньше никогда не видела такой горчицы!
— Она такая до того, как ее размелют.
Я сказала:
— Вот бы и мне таких.
Брат Майклс вытряхнул мне в ладонь несколько зернышек.
— На, держи.
Я уставилась на зернышки. Я так обрадовалась, что почти забыла, о чем собиралась спросить.
— Брат Майклс, — сказала я наконец, — я пришла с вами поговорить, потому что у меня есть одна проблема.
— Я уже понял, — сказал он.
— Правда?
Он кивнул.
— И что за проблема?
— Один человек… я боюсь… — Я вздохнула. Потом поняла: ему надо сказать всё как есть. — Мне кажется, меня скоро больше не будет.
Брат Майклс поднял брови.
— В смысле, я перестану существовать.
Брат Майклс опустил брови.
— Ты чем-то больна?
— Нет.
Он нахмурился.
— Тебе это кто-то сказал или тебе просто так кажется?
Я подумала.
— Нет, мне никто не говорил, — ответила я. — Но я в этом почти уверена.
— А ты кому-нибудь про это говорила?
— Нет. Они же ничем не могут помочь.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю, — сказала я.
Взрослые почему-то считают, что учителям можно рассказать все, что угодно. Они понятия не имеют, что от этого будет только хуже.
Брат Майклс молчал целую минуту. А потом спросил:
— А ты пробовала молиться?
— Да.
— На молитвы не всегда отвечают сразу.
— У меня времени только до завтра.
