– Вас проводить?
– Нет, я тебя отпускаю. Ступай по своим делам, если у тебя есть дела ночью – а ты обязан их иметь, парень: женщины, должно быть, без ума от такого красавца!
– Ого! Вы ко мне небеспристрастны, как истинный крестный, то есть второй отец.
– Тотов поспорить, – громко расхохотавшись, продолжал капитан насмешливо, – что ты любишь их всех, или ты не сын своего отца. Кажется, у древних римлян был император, мечтавший, чтобы у всех мужчин была общая голова, дабы обезглавить все человечество одним ударом?
– Да, Калигула.
– А вот твой славный отец, в отличие от этого бандита, мечтавшего о конце света, хотел бы иметь сто ртов, чтобы целоваться разом с сотней женщин.
– Я не такой гурман, как мой отец, – рассмеялся Петрус, – мне вполне хватает одного рта.
– Так мы влюблены?
– Увы! – молвил Петрус.
– Браво! Я лишил бы тебя наследства, не будь ты влюблен… И нам, само собой разумеется, платят взаимностью?
– Да… Я любим и благодарю за это Небо!
– Все к лучшему… Она хороша?
– Как ангел!
– Ну что ж, мальчик мой, я, стало быть, прибыл весьма кстати. Что тебе мешает жениться? Может, денег нет? Так я готов дать вдвое больше необходимого.
– Большое спасибо, крестный. Она замужем.
– Как?! Ты влюблен в замужнюю даму? А как же мораль?
– Дорогой крестный! Обстоятельства сложились таким образом, что я могу ее любить и мораль при этом нимало не страдает.
– Ладно, как-нибудь расскажешь мне о своем романе. Нет?
Ну так и не будем об этом больше. Храни свою тайну, мой мальчик. Расскажешь, когда мы сойдемся ближе, и ты, может быть, не напрасно потеряешь время. Я человек находчивый. Мы, старые морские волки, изучаем на досуге все военные хитрости; я мог бы при случае оказать тебе помощь. А пока же – молчок!
«Лучше молчать всегда, чем открыть рот и ничего не сказать», – как написано в «Подражании Иисусу Христу», книга первая, глава двадцатая.
После такой цитаты Петрус, вставший было из-за стола, едва не рухнул снова.
Решительно, крестный Пьер был кладезем премудрости, и если бы знаменитый Говорящий колодец в самом деле умел разговаривать, вряд ли он превзошел бы капитана Берто по прозвищу Верхолаз.
Моряк мог поговорить обо всем, все повидал, знал все на свете, разбирался в астрономии и гастрономии, живописи и медицине, философии и литературе. Знания его поражали энциклопеличностью, и было нетрудно догадаться, что знал он еще больше, чем показывал это собеседникам.
Петрус провел рукой по лбу, чтобы смахнуть выступивший пот, а другой – по глазам, пытаясь, насколько возможно, понять происходящее.
– Ого! – изумился моряк, вынув из жилетного кармана огромный хронометр. – Уже десять часов, пора сниматься с якоря, мой мальчик.
Крестный с крестником взяли шляпы и вышли.
Счет составил почти сто семьдесят франков.
Капитан отдал двести франков, оставив тридцать из них лакею в качестве чаевых.
Карета Петруса стояла у входа.
Петрус пригласил капитана сесть в экипаж, однако тот отказался: он послал лакея за каретой, чтобы не лишать Петруса его коляски.
Напрасно Петрус его уговаривал – капитан оказался непоколебим.
Подъехала карета.
– Увидимся вечером, мой мальчик, – сказал Пьер Берто, прыгая в извозчичью карету, которую остановил для него лакей, – только не торопись ради меня: если я не пожелаю тебе спокойной ночи нынче, скажу «доброе утро» завтра. Кучер! Шоссе д'Антен, гостиница «Гавр»!
– До вечера! – отозвался Петрус, махнув капитану рукой на прощание.
Он наклонился к уху кучера и приказал:
– Сами знаете куда.
И два экипажа разъехались в противоположные стороны капитан – вверх по правобережью, Петрус – через Сену по Тюильрийскому мосту и дальше по левому берегу до бульвара Инвалидов.
Даже самый непроницательный читатель уже догадался, как мы надеемся, куда направлялся молодой человек.
Карета остановилась на углу бульвара и Севрской улицы, проходящей, как всем известно, параллельно улице Плюме.
Там Петрус сам распахнул дверцу и легко спрыгнул на землю. Предоставив кучеру притворить за ним дверцу, он стал, как всегда, прохаживаться под окнами Регины.
Все ставни были заперты, за исключением двух окон в спальне.
