Собирать восточные редкости Константин Вадимович стал еще в детстве, и увлечение это началось с потертой золотой подвески на длинном витом шнуре. Вещица принадлежала отцу-генералу, человеку пожилому, неразговорчивому и тяжелому в общении. Его нелюдимость и любовь к одиночеству доходили до того, что даже в глубокой старости отставной генерал брал ружьишко и, невзирая на время года, по несколько дней пропадал на охоте. Про подвеску он говорил маленькому Максу, что это память о двух женщинах. Той, которая его любила. И той, которую любил он. В один из своих охотничьих вояжей старик пропал, и нашли его только весной, когда стаял снег, и стало понятно, что с незадачливым охотником позабавился поднявшийся из спячки медведь-шатун.
Позже к подвеске добавились диковины, привезенные уже самим хоккеистом из-за океана, и к настоящему времени это было вполне серьезное собрание восточных редкостей. Конечно, ни о каком одичалом садху[2] владелец коллекции не мечтал, но неуемная фантазия Максима уже рисовала изумление на лице отца, которое возникнет при виде его подарка. Блогер уже представлял себе, как привезет столпника домой, как поставит у папы в кабинете, а может, и в гостиной и станет всем показывать и рассказывать про великий «подвиг» шиваита.
– Так что, даже бомбардиру Маслову не продашь? – кротко глядя на малайца, уточнил блогер.
– Хорошие деньги – это сколько? – наморщив лоб, не к месту осведомился проводник.
Макс достал из портмоне внушительную пачку банкнот и, продемонстрировав интересующемуся, проговорил:
– Как справедливо заметил Виктор Гюго, в чужой стране путешественник – мешок с деньгами, который все норовят побыстрее опорожнить.
– Пойдем, – секунду поколебавшись, решительно приказал гид, пропуская мимо ушей афоризм французского классика.
И, приминая высокую траву, направился к белому конусу. Недоумевая и на всякий случай включив камеру, ибо на момент торга предпочел ее выключить, блогер двинулся за ним. Они шли друг за другом, оба невысокие и похожие на подростков, дочерна загорелые, различающиеся лишь цветом волос. Из-под бейсболки славянина выбивался выгоревший до льняной белизны чуб, в то время как черноволосый малаец привычно обходился без головного убора. Продираясь сквозь заросли, парни подошли к деревянному слону. Малаец освободил из травяного плена валяющийся у слоновьей ноги бивень и, обернувшись, с надеждой спросил:
– Бивень Ганеши великому Маслову не нужен?
– Не нужен, – категорично отрезал блогер, с разочарованием осматривая протягиваемую гнилушку, ибо полагал, что гид привел его сюда именно за этим.
Но он ошибся. Сбив ногой буйную траву и вытоптав небольшую площадку, малаец приблизился к высоким запертым дверям и, повозившись с навесным замком, сноровисто его отпер при помощи ножа. Затем потянул на себя тяжелую, просевшую дверную створку, с трудом преодолевшую сопротивление травы, и заглянул в просторный зал, скрывавшийся внутри белого конуса. Пахнуло затхлостью и лежалыми благовониями. Следуя за проводником, Макс зачарованно крутил головой по сторонам, рассматривая поблекшую роспись стен, резные, с щербинами, цветы на колоннах и слушал пояснения:
– Это храм господа Шивы! Сейчас святилище заброшено, а много-много лет назад было невероятно знаменито. Здесь танцевали грациозные девадаси[3] и совершались кровавые жертвоприношения.
– Прямо здесь и совершались? – недоверчиво переспросил Маслов, снимая интерьер заброшенного храма.
– Вот на этом самом алтаре, – малаец горделиво указал на каменное возвышение, покрытое толстым слоем пыли.
Приблизившись к алтарю, Максим с уважением провел рукой по холодному камню и двинулся в обход, интересуясь, что находится позади. Он обошел каменный помост и, заглянув в нишу, обнаружил черный лакированный ящик размером с коробку от посудомоечной машины. Лак на ящике потрескался от старости, роспись потускнела. Пока россиянин рассматривал странные отверстия на всех его четырех стенках, гид уже заходил с другой стороны.
– Помогай, – кряхтя, распорядился он, хватая ящик за бока и вытягивая из-под алтаря.
