Вдруг впереди, далеко за этою тьмою, послышалось какое-то глухое звяканье, еще, еще...
— Зацепили! — прошептал про себя Карпо, налегая на весло.
В этот момент раздался пушечный выстрел, за ним другой, третий... Проснулась крепость, загремела стена — жарят турки по колодам, по дубам да осокорям, воображая, что стреляют по казакам и по их дерзким лодкам... «Алла! Алла! Алла!» — воют в темноте голоса.
Удар за ударом гремит со стен крепости. Слышно, как ядра бултыхаются в воду, звенят цепями, разрывают их, мутят воду, колотя ядрами и картечью по колодам.
— Ких-ких-ких! — зажимая рукою нос и рот, не может удержаться от смеху добряк Хома.
— Вот дурни, по колодам лупят...
— І хитрий достобіса у нас батько! — шепчут молодые казаки.
Залпы, прогремев еще несколько раз, смолкли: или все заряды выстреляны, или турки вообразили, что уничтожили дерзких гяуров.
Тихо и темно впереди, хоть глаз выколи, «хоч в око стрель»...
— Трогай, детки, да тихо, тихо, водою не плесни! — раздается опять в темноте голос Сагайдачного.
— Трогай! Трогай! — пронеслось тихо от берега до берега.
В тот же момент порывисто зашумел «москаль» — и чайки птицею понеслись по темной поверхности мрачной реки... Вот они уже против крепости... Со стен слышны неясные голоса... Испуганные коровы ревут за стенами.
Чайки уже миновали крепость.
— Ких-ких-ких! — не может удержаться Хома.
— Молчи, Хома, еще не дома, — предостерегают его.
— Вот так батько! Вот так старый Сагайдак!
— Нажимай, нажимай, братцы, чтоб весла трещали! Нажимай до живых печенок! «Або добути, або дома не бути!»
Чайки летели стрелою, далеко оставив за собою злополучный Кызы-кермен.
Уже к утру, достигнув лиманов, они остановились и попрятались в необозримых камышах, словно дикие утки. Тут, под защитою камышей, казаки дали себе роздых перед выступлением в открытое море. Место для стоянки и для отдыха было великолепное. На десятки верст тянулись камышевые заросли, в которых могло спрятаться целое войско и укрыться целый флот из мелких судов. Девственные камыши были так высоки, что среди них могли ходить гиганты и все-таки вершины красивого, стройного, гибкого очерета покрывали бы их с головою.
В камышах гнездились бесчисленными стаями водяные птицы — бакланы, цапли, гуси, утки, кулики, лысухи, дикие курочки, бугаи. От птичьих голосов над лиманами стон стоял. По временам над камышами проносилась словно буря: это пробегали стада чем-либо испуганных кабанов, которых на лиманах было великое множество.
Любили казаки вообще камыши, потому что среди камышей они прятались от «поганих бусурман» >[Бусурман (басурман) — турок, татарин], среди камышей они охотились на птицу и зверя, среди камышей и рыбу ловили — одно из богатств их незатейливой жизни. Казак и в песне не забывал своих камышей, а дивчина, восхваляя своего милого, пела тоже про очерет:
Очерет-осока,
Чорні брови в козака.
Но зато в камышах водился и бич казака, который отравлял его работу, покой и сон, отравлял всю его жизнь в этой Палестине: бич этот — комар. Комары в лиманах среди камышей были истинным наказанием божиим, казнями египетскими, и народная поэзия, упоминая о горьких сторонах казацкой вольной жизни, упоминала и о комаре; каждому молодцу приходилось «козацьким білим тілом комapiв годувати».
В этих-то камышах и расположились запорожцы, благополучно проскользнувшие мимо Кызы-кермена. Кто уснул в лодках, кто на берегу, в камышах.
Часовые расположились на окраинах спящего войска, хотя тоже между травою, но на более возвышенных местах, откуда видны были и лиманы, и расстилавшиеся на необозримое пространство степи. Часовые располагались небольшими группами — по двое и по трое, что если один нечаянно вздремнет, то другой бы бодрствовал.
Вдруг где-то в траве или в камышах послышался крик перепела.
«Під-подьом, під-подьом!» — повторился он явственно снова.
«Сховав-сховав-сховав!» — откликнулся на это запорожец.
«Сховав-сховав-сховав!» — повторилось в разных местах.
Это осторожный Небаба проверял «варту» — часовых; для этого он, притаившись где-то в камышах, подражал крику перепела; ему таким же криком должны были отвечать часовые. Горе тому беспечному, который бы уснул и не откликнулся; его ждало жестокое наказание киями.
