— Это что — корабль? — недовольно осведомился невидимый спутник Теоды.
— Да, Х-834, это она доставила меня сюда. Только Хельва не что, а кто.
— Вот как, — последовал пренебрежительный ответ. — Корабль, который поет? Только мне казалось, что его инициалы ДХ или ЖХ.
— Давайте попробуем сделать то, что предлагает Хельва, — перебила его Теода. — Ее зрение гораздо острее нашего, а способность сосредоточиваться неизмеримо выше.
Обращаясь к пациентке, она тихо и отчетливо произнесла:
— Если вы меня слышите, постарайтесь, пожалуйста, опустить правое веко.
На протяжении секунды, показавшейся всем столетием, никакого движения не последовало. Потом медленно-медленно, словно преодолевая чудовищное сопротивление, правое веко опустилось на долю миллиметра.
— Чтобы мы могли быть уверены, что это движение — сознательное, я прошу вас постараться дважды расширить ноздри.
Снова прошло время, и вот Хельва уловила слабое движение ноздрей. Она заметила еще кое-что, куда более важное, — бисеринки пота, выступившие на лбу и верхней губе больной, и сразу же привлекла к ним остальных.
— Каких колоссальных усилий это, видимо, стоило несчастному, попавшему в заточение разуму, — с бесконечным состраданием проговорила Теода. Ее рука с закругленными пальцами мягко легла на влажный лоб женщины. — А теперь отдыхайте, милая. Мы больше не будем вас мучить, но знайте — у нас появилась надежда.
Только Хельва заметила, как бессильно поникли и почти сразу же распрямились плечи Теоды, когда она направилась к соседней койке.
Хельва сопровождала Теоду на всем протяжении обхода — из женского отделения в мужское, а оттуда в детское и даже в бокс для младенцев. Эпидемия не пощадила ни старых, ни малых — даже малыши, которым было несколько недель от роду, стали ее жертвами.
— Можно лишь надеяться, что чем моложе больной и чем более упруги его ткани, тем больше шанс, что их функции восстановятся, — заметил один из провожатых Теоды. Хельва поймала часть его жеста — он обвел рукой отделение, в котором стояло пятьдесят кроваток с неподвижно застывшими на них младенцами.
Теода нагнулась и взяла на руки крошечного трехмесячного малыша — розового и белокурого. Тельце у него было упругое, цвет кожи свежий. Ловким движением женщина оттянула грудную складку и сильно ущипнула. Глаза младенца расширились, ротик приоткрылся, издав слабый писк.
Теода быстро прижала малыша к груди и стала покачивать, как бы извиняясь за то, что сделала ему больно. И хотя одеяло приглушало звук и ограничивало видимость, Хельва успела увидеть и понять то же, что и Теода.
Пока Теода укачивала младенца, до Хельвы долетали только обрывки разгоревшегося спора. Но вот прежний уровень зрения и слуха вернулся к ней.
Теода положила ребенка на живот и стала осторожно сгибать и разгибать его ручки и ножки, подражая тем беспорядочным подергиваниям, которые предвещают начало первых самостоятельных движений.
— И так мы будем работать с каждым ребенком, с каждым больным — по часу утром и вечером. Если возникнет потребность, мы мобилизуем всех взрослых и всех сознательных подростков на Аннигоне, и они станут нашими помощниками. Если мы хотим достучаться до мозга, восстановить связь между разумом и нервной системой, нам придется восстанавливать функцию мозговых центров с самого начала деятельности мозга. Нужно спешить. Эти несчастные и так слишком долго ждут, чтобы их освободили из кошмарного заключения.
— Но... но как, доктор Теода, вы можете обосновать свои выводы? Вы же сами согласились, что данный случай имеет меньше сходства с эпидемией на Медее, чем считалось первоначально.
— Пока я не могу дать вам никаких обоснований. Да и к чему это? Весь мой опыт подсказывает, что я права.
— Опыт? Вы, наверное, хотели сказать «интуиция»? — неодобрительно изрек чиновник. — Но не можем же мы, доверившись интуиции одной женщины, отвлекать занятых людей от их дел...
— Разве вы не видели испарины на лице той женщины? Не поняли, какого усилия ей стоило всего лишь опустить веко? — набросилась на него Теода. — Так неужели после этого какие-то усилия с нашей стороны могут показаться вам слишком большими?
