— У меня не осталось выбора, дитя, — сказал Котильон. — Ты ведь уже знаешь наши имена.
— Но я их никогда прежде не слышала! — воскликнула девочка.
Он вздохнул.
— После того, что сейчас происходит там, на дороге, тебя допросят. С пристрастием. Есть те, кто знают наши имена.
— Видишь ли, девочка, — добавил Амманас, подавив смешок, — нас здесь быть не должно. Имена именам рознь. — Он обернулся к Котильону и ледяным тоном сказал: — С её отцом нужно разобраться. Послать Псов?
— Нет, — ответил Котильон. — Пусть живёт.
— Что тогда?
— Я полагаю, — сказал Котильон, — когда этот лист станет чистым, алчность возьмёт своё. — В следующей его реплике прозвучал сарказм: — Уж такое чародейство тебе под силу, не так ли?
Амманас хихикнул.
— Бойтесь теней, дары приносящих.
Котильон снова повернулся к девочке. Он широко развёл руки. Тени, которые прежде скрывали лицо мужчины, теперь потекли по его телу.
Амманас заговорил, и девочке показалось, что его слова звучат откуда-то издалека:
— Она нам идеально подходит. Императрица никогда не сможет её выследить, ей это даже в голову не придёт. — Он возвысил голос: — Не так уж это и плохо, девочка, — быть пешкой бога.
— Не кнутом, так пряником, — быстро пробормотала девочка.
Котильон на миг смутился от этого странного заявления, но потом пожал плечами. Тени рванулись вперёд и окутали девочку. От их холодного касания сознание её рухнуло вниз, во тьму. Последним ощущением был мягкий воск свечи в правой руке, который словно проступил между пальцами её сжатого кулака.
Капитан поёрзал в седле и бросил взгляд на женщину, которая ехала рядом.
— Мы перекрыли дорогу с обоих концов, адъюнкт. Здешнее движение перенаправили подальше от моря. Пока что ни слова не просочилось. — Он утёр пот со лба и поморщился. Жаркий шерстяной подшлемник натёр голову.
— Что-то не так, капитан?
Он покачал головой, глядя на дорогу.
— Шлем болтается. Когда я его в последний раз надевал, волос у меня было побольше.
Адъюнкт Императрицы ничего не ответила.
Утреннее солнце заставило белое пыльное полотно дороги ослепительно блестеть. Капитан чувствовал, как по его телу стекает пот, а бармица шлема цепляется за волоски на шее. У него уже ныла поясница. Капитан много лет не садился на коня, и старая привычка к седлу никак не возвращалась. При каждом шаге лошади он чувствовал, как хрустят его позвонки.
Уже очень давно рядом не было никого, чьё звание заставило бы его вытянуться в струнку. Но эта женщина была адъюнктом Императрицы, личной посланницей Ласиин, исполнительницей императорской воли. Меньше всего капитану хотелось выказать слабину перед этой опасной молодой женщиной.
Впереди дорога начинала петлять и уходила вверх. Слева дул солоноватый ветер, посвистывал между покрытых свежими почками деревьев с этой стороны дороги. После полудня он станет горячим, как печка, и вместе с отливом поднимет вонь с полосы прибоя. Солнечный жар принесёт и кое-что другое. Капитан надеялся, что к этому моменту уже вернётся в Кан.
Он пытался не думать о том месте, куда они направлялись. Пусть у адъюнкта болит об этом голова. За годы службы Империи он научился понимать, когда следует совершенно перестать думать. И сейчас был именно такой момент.
Адъюнкт заговорила:
— Давно тут служите, капитан?
— Так точно, — проворчал он.
Женщина подождала, а затем снова спросила:
— Как давно?
Он замялся.
— Тринадцать лет, адъюнкт.
— Значит, вы дрались за Императора, — сказала она.
— Так точно.
— И пережили чистку
Капитан покосился на неё. Если адъюнкт и почувствовала его взгляд, то ничем этого не показала. Готовая к бою верхом, она продолжала смотреть на дорогу, легко покачивалась в седле, высоко под её левой рукой подпрыгивал длинный меч в ножнах. Волосы адъюнкта были коротко острижены, не то собраны под шлемом. И фигурка грациозная, подумал капитан.
— Это всё? — уточнила адъюнкт. — Я спрашиваю про чистки, которые проводила императрица Ласиин после безвременной кончины своего предшественника.
Капитан заскрипел зубами и опустил подбородок, чтобы натянуть ремешок шлема — он не успел побриться и пряжка натёрла кожу.
