– А поэзия?
– В том числе.
– Не буду скрывать от вас, преподобный, мы изучили ваш библиотечный формуляр. Должен признаться, ваши вкусы в поэзии несколько странные для священника.
– Что вы имеете в виду, мистер Ватсон?
– Декадентство и христианство – как-то это не слишком сочетается, не находите? Древнейшее учение о бессмертии души и воскрешении из мертвых и современное увлечение суицидальной молодежи.
Викарий снял очки, задумался.
– Знаете, сэр, я не думаю, что пропасть между этими двумя явлениями столь обширна, как представляется. Если поразмыслить, поэзия символистов о том, что все земное – тлен, мираж, привидевшийся страждущему в пустыне. Для христианства земной путь человека значим лишь с точки зрения грехов и добродетелей, которые будут свойственны христианину на этом пути. Основа же – в жизни будущего века, то есть, в том, что будет после воскрешения.
– Но декаденты не верят в воскрешение. Они просто очарованы смертью как явлением.
– А вы ею не очарованы? – неожиданно спросил викарий.
Я замешкался, вспомнив на мгновение тот страшный миг, когда Аделаида вырвала у меня из рук револьвер.
– Нет, преподобный, я не очарован.
– Мы боремся со смертью, преподобный, – горделиво вставил Лестрейд.
– И это похвально, – сказал викарий, протирая очки носовым платком. – Смерть – это обратная сторона жизни, господа. Как бы вы не любили жизнь, рано или поздно вы встретитесь со смертью, и, если вы заранее полюбите смерть, и встретите ее, как друга, вам будет гораздо легче. Именно этому и учит нас христианское учение. И в этом оно полностью совпадает с, как вы выразились, суицидальным увлечением современной молодежи.
– Вы встречали когда-нибудь эту девушку?
Я протянул ему фотографию Ирэн Вулф. Викарий взял снимок, покачал головой.
– Нет, сэр. Я так понимаю, именно эта девушка была убита?
– Да, и она была посетительницей того же отдела библиотеки, что и вы.
– Ясно, но я ее там не встречал, – он вернул мне фотографию. – Бедное дитя.
– А других девушек вы видели в отделении французской поэзии?
– Однажды я видел рыжеволосую девушку с весьма запоминающимися зелеными глазами, -ответил викарий. – Очень любознательная юная леди.
– Беатрис Пройслер, – сказал Лестрейд с нажимом.
– Имени ее я не знаю, – отозвался Холидей. – Но постойте! Не та ли это девушка, про которую писали в газетах, первая жертва этого чудовищного убийцы?
– Это она, – проговорил я, напряженно размышляя (мне все казалось, что я упускаю некую важную деталь). – Вы сказали, что она была любознательной, с чего вы это взяли? Вы говорили с ней?
– Да, сэр. Она заинтересовалась тем, что священник читает стихи символистов, мы разговорились.
– О чем же?
– Примерно о том же, о чем и с вами, мистер Ватсон. О парадоксальном, казалось бы, сходстве декадентства и христианства.
Вошла экономка Холидея, осведомилась, что подавать на обед. Викарий попросил бобовой похлебки.
– Какой Беатрис показалась вам в общении? – спросил я.
– Как я уже сказал, очень любознательной. Она задавала много вопросов.
Викарий задумался: на его высоком лбу появились глубокие морщины.
– Мистер Холидей?
– Один вопрос мне хорошо запомнился и теперь, в связи с произошедшим, я подумал, не связан ли он как-то с трагедией, произошедшей с Беатрис.
Мы с Лестрейдом подались вперед, напряженно внимая.
– Девочка спросила, как церковь относится к самоубийству, – будничным тоном произнес викарий.
– И что же вы ей ответили? – спросил я.
– А что я должен был ей ответить? Я сказал, что церковь порицает лишивших себя жизни, и таких покойников хоронят за церковной оградой.
Я пристально смотрел на Холидея, пытаясь увидеть хоть какие-то движения на его лице. Едва заметное подергивание глаза или дрожание уголков губ, заметное только человеку, изучавшему медицину и психологию. Никаких движений не было.
– Это все, мистер Ватсон? – устало спросил викарий. – Мне пора обедать, а потом я желал бы немного поспать.
– Да, это все, не смеем больше вас задерживать.
Преподобный поднялся, протянул руку сначала мне, затем – Лестрейду.
– Может быть, останетесь на обед, господа?
По голосу викария было понятно, что приглашение – лишь дань вежливости.
