Изредка у него появлялось желание поесть настоящей японской еды, но он отгонял от себя эту мысль и довольствовался самым малым – опять же потому, что все это ему было безразлично. Три раза в день ел одно и то же, потом сократил еду до двух раз, а в последнее время и вовсе до одного. Только воды пил много: она заменяла ему пищу. За покупками Каяма выходил не каждый день, поэтому нередко ел хлеб, уже начинавший издавать запах плесени.
Ложился он с заходом солнца. Просматривал вечернюю газету, читал некоторое время старые книги, до тех пор пока не начинал чувствовать тяжести в веках. Тогда он закрывал книгу и думал, что хорошо бы вот так тихо отойти в мир сна… Но чаще он лежал в темноте с широко открытыми глазами, дожидаясь наступления утра: ему было тяжело дышать, он покрывался потом и боялся сомкнуть веки.
В этот год женщина в белом вновь начала приходить к нему по каменным плитам садовых дорожек. Она стала появляться все чаще, и всякий раз Каяма спешил за ней в сад. С бьющимся сердцем шел он следом, слыша, как громкий голос в душе зовет и зовет эту женщину, пока, словно устыдившись чего-то, не останавливался в нерешительности… Женщина в белом всегда исчезала. И всегда в одном и том же месте – где-то за голубым камнем…
На щеку Каяма упала капля. Нет, это была не слеза. Откуда-то поднималась к глазам неясная боль, рождавшая эту скупую влагу. Ему вдруг пришло в голову, что торговец камнем тоже умер, как и Судо, побежденный сакэ.
«…Если ты жив, почему же не приходишь? Мне так хочется вновь увидеть тебя, твоего сына…»
В темноте плеснул на поверхности пруда серебристый карп и вновь исчез в поднятой им волне. По воде широко пошли темные круги. Там, в глубине, привольно плавали рыбы. Каяма замер, не в силах отогнать от себя волнующее видение женщины в белом. Ему казалось, что вот так, не двигаясь, сидит он на этом камне уже сотню лет…
Неожиданно Каяма увидел перед собой сына.
– А сын торговца?
– Что?
– Нет, ничего, я просто думал о другом… Когда ты пришел?
– Да уже давно. Ты болен, отец?
– Мог бы иногда и навестить меня, если это тебя беспокоит. Сколько раз в год ты бываешь здесь?
– Раза четыре, наверное…
– И считаешь, видимо, что этого достаточно?
– Да нет, но как-то уж так получается…
– Жена здорова?
– Ничего.
Каяма только что закончил свой нехитрый ужин.
– Пришел бы чуть пораньше, поужинали бы вместе.
– Теперь уж в другой раз.
– В другой раз… Ты действительно так думаешь?
– Конечно.
– В другой раз… В другой раз меня уже не будет.
Каяма попытался представить, о чем думает сейчас его сын и что бы он мог ему ответить.
– …Ему ведь уже много лет… Очень много.
– Но я жил не для того, чтобы услышать такие слова.
– Чего он хочет?… У него такое грустное лицо. Ведь сейчас он может иметь все, что ему нужно.
– Да, я когда-то действительно чего-то хотел. Но теперь мне уже семьдесят… А вот для тебя у меня кое-что есть.
– Есть ли у тебя какое-нибудь желание? – спросил Каяма.
– Да нет, пожалуй, особых желаний нет.
– И деньги не нужны?
– Деньги нужны всегда, сколько их ни имей.
– Как раз об этом я и хочу с тобой поговорить. Денег-то, правда, у меня уже нет, но есть кое-что другое. Недавно я приготовил для тебя вот это.
Из ящика под книжной полкой Каяма достал конверт из пергаментной бумаги и положил его на колени сына.
– Что это?
– Открой – узнаешь. Не надо спрашивать.
Сын, едва лишь взглянув, сразу же вернул конверт Каяма.
– Не нужно?
– Деньги нужны всегда, но этого я взять не могу.
– Ты понял, что там написано?
– Это страховка от несчастного случая при автомобильной катастрофе.
– Если со мной что-то произойдет, сумма увеличивается в десять раз. Ты ведь знаешь, что самая высокая смертность среди пешеходов – именно среди семидесятилетних стариков и детей. Взнос – пятьсот тысяч иен, страховку же ты получишь в размере пяти миллионов.
– Я же сказал, что не могу этого взять.
– А вдруг я выйду на улицу, случайно споткнусь и упаду? Секунда – и я под машиной. Может ведь такое случиться?!
– Перестань, этим не шутят!
Лицо сына вспыхнуло от стыда. Увидев, что он смутился, Каяма почувствовал какую-то сладостную боль, она как бы подталкивала его совершить это безумие. Впрочем, ему было все равно – безумие это или трезвый расчет.
