— Вот это да! — воскликнул он, широко раскрыв глаза от удивления и поправляя очки на носу.
Он пожал мне руку, несколько раз похлопал меня по плечу, что само по себе было удивительно, потому что со дня нашего знакомства мы все время спорили, а тут он был таким милым, заботливым, разговорчивым. К чему бы это, спрашивал я себя. И решил, что, может быть, и с его стороны уже назрела необходимость полностью переменить отношение ко мне. Кто знает. С уверенностью можно сказать только одно: у себя дома он был совершенно другим, в нем ничего не осталось от яростного спорщика, который столько раз обрушивал на меня потоки своего красноречия под пристальным взглядом сначала Альберто, а потом и Миколь. Мне достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что между нами, если мы не в доме Финци-Контини, любой предлог для споров и ссор будет исчезать, таять как снег под лучами солнца. А ведь подумать только, в последнее время мы пытались задеть друг друга в спорах побольнее, у нас чуть не до рукопашной доходило!
Малнате был многословен и сердечен, как никогда. Он спросил меня, встретил ли я хозяина дома, когда проходил через сад, и был ли тот любезен. Я ответил, что с ним познакомился, и описал всю сцену.
— Ну ладно.
Он стал рассказывать мне о судье и его жене, и я даже не успел сказать, что и с ней познакомился. Прекрасные люди, хотя вообще-то порядочные зануды и все время пытаются защитить его от неприятностей и опасностей большого мира. Господин судья, хотя и придерживается антифашистских взглядов (он убежденный монархист), избегает любых неприятностей и поэтому постоянно боится, что он, Малнате, в котором судья давно распознал будущего возможного клиента Особого трибунала в защиту фашизма, доставит его семье какие-нибудь неприятности, приведет в дом каких-нибудь подозрительных личностей: бывших ссыльных, поднадзорных, беглецов. Что же касается синьоры Эдвидже, она тоже всегда была начеку и проводила целые дни, подглядывая в щели жалюзи; всякий раз, когда он возвращался домой, даже поздно ночью, она оказывалась у двери. Но ее тревога была вызвана совсем другими причинами. Как настоящая жительница Феррары, а она, в девичестве Сантини, здесь родилась и выросла, она «прекрасно знала своих кур», как она выражалась, то есть всех женщин в округе, и девушек, и замужних. Она полагала, что одинокий молодой человек, дипломированный специалист, чужой в городе, снимающий квартиру с отдельным входом, в Ферраре мог просто погибнуть, женщины буквально готовы висеть у него на шее, подвергая жестокому испытанию крепость его позвоночника. Он постоянно пытался ее успокоить, однако было очевидно: синьора Лалумия успокоится, только если ей удастся превратить его в закоренелого холостяка-женоненавистника в майке, пижамных брюках и шлепанцах, не отходящего от плиты.
— А почему бы, собственно, и нет? — заметил я. — Ты ведь часто ругаешь рестораны и столовые.
— Да вообще-то правда, — ответил он с необычайной готовностью, которая не переставала меня удивлять. — С другой стороны, это ведь глупо. Свобода, конечно, замечательная вещь, но и у нее должны быть определенные границы, не то можно далеко зайти.
Темнело. Малнате поднялся с дивана, на котором лежал, вытянувшись во весь рост, зажег свет и пошел в ванную.
— Что-то я зарос, — сказал он оттуда, — подождешь, пока я побреюсь? А потом сходим куда-нибудь вместе.
Теперь мы разговаривали через дверь: он в ванной, я — в комнате. Он сказал, что был у Финци-Контини, как раз оттуда и пришел. Они играли больше двух часов: сначала он и Миколь, потом он и Альберто, а потом втроем.
— Тебе нравятся партии-американки?
— Не очень, — ответил я.
— Понятно, — заметил он, — ты хорошо играешь, тебе американка не интересна. Но это весело.
— И кто выиграл?
— Американку?
— Да.
— Конечно, Миколь! — Он подмигнул. — Интересно, кому удастся ее остановить. Она и на корте сражается как на войне.
Потом он спросил, почему я несколько дней не появлялся. Я что, опять уезжал?
Вспомнив, что Миколь говорила, что никто не верит, когда я рассказываю, что уезжал, я ответил, что мне надоело туда ходить, что в последнее время я стал замечать, что мое присутствие не желательно, особенно для Миколь, и поэтому я решил «отойти ненадолго в сторону».
