И пошла прочь. От этого дома. Который я называла когда-то раем. И который стал могилой. Братской могилой из любви, надежды, преданности.
Я шла по пыльной дороге. По которой когда-то уходил Локарев. И Ромка. По которой уходили самые близкие мне люди. Один ушел в никуда. Другой… Другой, пожалуй, в никуда тоже. С той лишь разницей. Что один больше никогда не вернется. У другого же еще есть шанс…
Куда же уходила я?
По пути я повстречала старушку – соседку Ромки. Она шла на ферму, за молоком. Чтобы потом угостить им всех нас.
Теплое. Парное молоко. Для всех нас. Но нас уже не осталось. И я уходила последней.
– Дом ваш совсем опустел, – она кивнула на темные окна. – Куда вы все попраподали? Когда вернетесь-то?
– Я не знаю. Не знаю… Но думаю, что вернемся.
Вернется ли сюда кто-нибудь из нас?
Я ехала в душном, полностью забитом людьми, автобусе. Но, как ни странно, здесь мне стало легче. Мне приятно было чувствовать, что на меня дышали живые люди. Что я чувствовала чье-то плечо. Что кто-то на меня ругался за то, что я в такой тесноте – еще с каким-то дурацким цветочным горшком.
В любом случае – это была жизнь. И в любом случае уходить из нее мне уже не хотелось. Потому что этого не хотел Ромка. И я не имела права. Не оправдать его надежд. Иначе его смерть становилась полной бессмыслицей. Теперь я обязана. Хочу этого или не нет. Жить за нас двоих. И за нас двоих искать верный путь в этом мире.
А потом я оказалась возле дома Локарева. Не знаю. Какой дьявол или ангел меня туда привел. А, возможно, мне самой подсознательно этого хотелось.
Мне хотелось посмотреть в глаза человеку. Который только сегодня решился на правду. И который, может быть, уже жалеет об этом.
Я остановилась у знакомого подъезда. И запрокинула голову вверх. Я хотела увидеть. Как снизу выглядит высота. Я смотрела на крышу дома. Где когда-то мы прятались с Локаревым. Боже, как это было давно. Целая жизнь. В которой же были и измена. И любовь. И предательство. И верность. И дружба. И смерть.
Целая жизнь…
На крыше я заметила чей-то силуэт. На самом краю крыши. И я стала подниматься туда.
На самом краю крыши стоял Локарев. В своем светлом легком костюме и широкополой шляпе. Которую ему подарил Ромка. Ветер развивал его длинные черные волосы. Над его головой вызывающе сияла Полярная звезда. Которая когда-то была нашей. А под ним расстилался маленький мир. На который он только сегодня решился посмотреть.
И я все поняла. Он уже не боялся. И только сегодня он вновь обрел себя. Только сегодня.
Он обрел себя сам. Без чьей-либо помощи. Он сам смог почувствовать свою вину. И сам уничтожить свой страх.
Я приблизилась к нему. И он не обернулся. Хотя понял. Что это я. Он не мог смотреть мне в глаза. И я уже на этом не настаивала. Я знала. Что он мне хочет мне сказать. В чем признаться.
Он хотел мне рассказать то, что я уже давно поняла. Возвращение к самому себе – это боль. После которой обязательно наступает выздоровление.
Возможно. Он еще хотел поблагодарить меня. И Ромку. За это возвращение. Возможно. Произнести слова запоздалого раскаяния за смерть Ромки и предательство нашей любви.
Но он ничего не говорил. Он смотрел вниз. Он уже ничего не боялся.
Наконец он повернулся ко мне. Постаревший. Бледный.
Я стояла с ним лицом к лицу. Растрепанная. В своих рваных джинсах. С опухшим от слез лицом. Некрасивая, запущенная дворняжка. Прижимая к груди ослепительно желтую бегонию.
– Какая ты красивая, Саня, – тихо сказал он. – Ты так похожа на эту бегонию. Это правда, что они выживают в самом мертвом месте, среди расщелин скал? Когда казалось, все уже давно погибло.
– Так мне говорил Ромка. И это оказалось правдой.
– Ромка всегда был прав. В мертвом месте тоже можно выжить. На обломках цветут самые красивые в мире цветы. Ты меня простишь, Саня?
– Если ты себя сможешь простить.
– Это будет очень нелегко…
Это будет очень нелегко. Но Ромка знал, что говорил. И он говорил правду. В мертвом царстве. В затемненных пещерах. Среди расщелин скал. Выживают самые красивые цветы. Хотя это и нелегко…
