Как раз Демиров еще ничего не понимал, но прерывать Нанагыз не решался, внимательно слушал, обмениваясь то и дело с Алешей удивленным взглядом.
— Мне было тринадцать лет, когда сыграли мою свадьбу, — продолжала, вытирая слезы, Нанагыз. — В Карабахе это было. И мать моя столько плакала на свадьбе, что голос ее до сих пор звучит в моих ушах. Теперь-то я понимаю, почему она плакала!
— Сердце ваше, тетушка, мягче шелка, — заметил Алеша.
— Женщина с жестким сердцем не может быть матерью, — сказала Нанагыз. Через пять месяцев после смерти мужа у меня родился сын… Я — калека и единственной рукою кормлю трех сирот. Как ни трудно, а не позволю им протянуть руку за милостыней! Вот она, моя врагиня, — тетушка показала на чадру, запуталась в колесах, бросила меня под вагон, и я очутилась в больнице.
— То-то вы и не расстаетесь со своей врагиней! — хмыкнул неприязненно Риясэддинов.
Демиров с укоризной покачал головою.
— Что делать, сынок, — виновато вздохнула тетушка. — Конечно, ты прав, но не могу же я, вдова, на старости лет сорвать с себя покрывало чести!.. Привыкла к этой паутине, шагу без нее ступить не могу!.. Это как в деревне мужчина не смеет никуда выйти без посоха, вот так же и я не смею скинуть чадру.
— То — посох, палка! — протянул Алеша, все еще не догадываясь, что же привело сюда эту говорливую и, по-видимому, действительно несчастную женщину.
Увидев в руке ее конверт, он спросил:
— Да где ваша дочка-то? В нашем районе? Это вы ей, что ли, письмо принесли? Как зовут вашу дочь?
Нанагыз не могла ответить сразу на все вопросы.
— Рухсара, — проговорила она тихо.
— Гм… А где работает?
— Откуда мне знать, где она работает, — с искренним изумлением сказала Нанагыз. — Училась она здесь в медицинской школе.
— Понятно, понятно… Вы вот говорите, что ваш муж умер. А где он работал?
— В Балаханах, на буровой. Халил Алиев.
— А-а-а… Да я его знал! — вдруг сказал Алеша и по-новому, с живейшим сочувствием посмотрел на тетушку. — Халил Алиев? Знал, знал… Когда я только что приехал из Казани, от голода бежал… На работу трудно было устроиться. Да что трудно — невозможно!.. По три дня у конторы в очереди безработных стоял. Там-то я и разговорился с вашем мужем, да, да, с Халилом Алиевым, сердечный мужчина, видный, с пышными усами…
Нанагыз мечтательно улыбнулась.
— Вот он и пригласил меня, голодного паренька, в гости. И вы, тетушка, кормили меня в тот вечер кюфтабозбашем. До сих пор помню вкус, аромат! растроганно воскликнул Алеша. — Я уплетал за обе щеки. Вы, наверно, тетушка, осудили меня за жадность.
— Сын мой, как ты мог сказать такое? — Нанагыз обиделась. — Твое здоровье — мое здоровье, здоровье моих детей!
— Спасибо, тетушка, спасибо, — сказал дрогнувшим голосом Алеша. — Да, хорошим, добрым человеком был Халил Алиев. Мы вместе работали на одном промысле в Балаханах. Потом-то я учиться пошел. Значит, Рухсара дочь Халила Алиева? Я буду считать ее своей сестрою.
Нанагыз успокоенно перевела дыхание.
— Да ты ее, сынок, встречал?
— Я, тетушка, всех знаю, всех встречал, со всеми разговаривал, — шутливо засмеялся Гиясэддинов. — У меня должность такая… Дочь ваша здорова, работает в нашей районной больнице. А вот почему она вам не пишет — не знаю, а узнаю поругаю ее за то, что о матери забыла. Сразу же устыдится!
Демиров с интересом вслушивался в их беседу, хотя и порядком досадовал, что его оторвали от работы.
— Значит, передать письмо Рухсаре? Передадим, — заверил просиявшую Нанагыз Алеша. — И она вам тотчас же ответит, и я напишу вам о жизни сестренки.
Нанагыз рассыпалась в благодарностях:
— Аллах да возблагодарит тебя, сынок, за доброту. Теперь я вернусь домой с успокоенным сердцем, и ночные кошмары не станут терзать меня! — Она встала и после минутного колеба-ния добавила: — Вот что, сынок, Рухсара — совсем молоденькая, наивная, ну девочка, это надо понять, девочка… Чтоб не вышло каких там разговоров, сплетен! Ты уж присмотри, пожалуйста. Поручаю ее в небесах аллаху, а на земле тебе, сынок, и вашему партийному секретарю! Тетушка поклонилась вскочившему со Стула и смущенно потупившемуся Демирову.
