Молча прошли через рощицу, мимо дома, который превратился в первоклассную базу для рыбалки, к новой лестнице.
На берегу, как всегда, толпились постояльцы в новехоньких дождевиках, купленных специально для Аляски. Гости рыбачили у кромки прибоя, над водой с криками вились птицы в ожидании поживы.
Одной рукой Мэтью сжимал ладонь Лени, другой опирался на перила и медленно, прихрамывая, спускался по лестнице.
Справа на берегу пила пиво Марджи-шире-баржи. Алиеска в заливе учила туристов управлять каяком. Папа с Аткой стояли рядом с ребенком, белокурым мальчишкой, который сидел на корточках над большой фиолетовой морской звездой.
Мэтью замер.
— Мама! — крикнул мальчишка, увидев Лени, вскочил, и лицо его озарилось улыбкой. — Ты знала, что у морских звезд есть зубы? Я видел!
Лени посмотрела на Мэтью.
— Это наш сын, — сказала она и отпустила его руку.
Он поковылял к мальчишке, остановился, хотел наклониться, но рухнул на одно колено, скривился и застонал от боли.
— Ты рычишь, как медведь. Я люблю медведей, и мой новый дедушка тоже. А ты?
— Я тоже люблю медведей, — неуверенно ответил Мэтью.
Глядя в лицо сына, он видел собственное прошлое. Он вдруг вспомнил все, о чем забыл, — как лежит в ладони лягушачья икра, как порой зайдешься от смеха, затрясешься всем телом; вспомнил истории, которые читали у костра, вспомнил, как играли на берегу в пиратов, как строили крепости на деревьях. Все, чему он мог научить сына. На что он только ни надеялся за эти годы, во что ни стремился верить даже тогда, когда было нестерпимо больно, но о таком не осмеливался и мечтать.
Мой сын.
— Я Мэтью.
— Правда? А я Мэтью-младший. Но все зовут меня Эмджей.
Мэтью охватило незнакомое чувство. Мэтью-младший. Мой сын, подумал он опять. Как ни силился, но улыбнуться не смог, и почувствовал, что плачет.
— Я твой папа.
Эмджей взглянул на Лени:
— Мам?
Лени подошла к ним, положила руку на плечо Мэтью, кивнула:
— Да, Эмджей, это он. Твой папа. Он давно мечтал с тобой познакомиться.
Эмджей ухмыльнулся, обнажив щербины вместо двух передних зубов. Бросился к Мэтью и так сильно его обнял, что оба рухнули на землю. Эмджей расхохотался. Наконец они сели, и Эмджей спросил:
— Хочешь, звезду покажу?
— А то, — ответил Мэтью.
Мэтью попытался встать, оперся рукой о землю. К ладони прилипли осколки ракушек, больная нога подкосилась, и он упал. Лени взяла его за руку и снова помогла встать.
Эмджей несся к воде и на бегу что-то тараторил.
Мэтью не мог сдвинуться с места: ноги не шли. Он стоял, учащенно дышал и немного боялся, что все это разобьется, как стекло, от малейшего прикосновения. От дыхания. Мальчишка, так похожий на него, стоял на берегу, светлые волосы его золотились на солнце, края штанин промокли в соленой воде. Он смеялся. В нем Мэтью увидел всю свою жизнь: прошлое, настоящее, будущее. Такие минуты — блаженные мгновения в сумасшедшем, порой невозможно опасном мире — меняют жизнь.
— Лучше иди к нему, — сказала Лени. — Если уж наш сын чего хочет, то не может потерпеть ни минуты.
«Господи, как же я ее люблю», — подумал Мэтью, взглянул на Лени, но промолчал: голос пропал, исчез в этом новом мире, где все переменилось. В котором он стал отцом.
Давным-давно, когда все только начиналось, они с Лени были просто подростками, каждый со своим горем. Быть может, все случилось так, как должно было, и каждый из них переплыл собственный океан (она — утраченной любви и потери, он — боли), чтобы снова встретиться там, где их дом.
— Зато я могу.
Он заметил, какое впечатление произвели на нее эти слова.
— Я хотела остаться с тобой. Я хотела…
— Знаешь, за что я люблю тебя больше всего, Ленора Олбрайт?
— За что?
— За все.
Он обнял ее и поцеловал. В этом поцелуе слились и его чувства к ней, и надежды на будущее. Наконец он неохотно ее отпустил, отстранился, они молча смотрели друг на друга и понимали без слов, по вдохам и выдохам. Это начало, подумал он, начало в середине, неожиданное и прекрасное.
— Иди уже, — наконец проговорила Лени.
Осторожно ступая по гальке, Мэтью направился к мальчишке у кромки прибоя.
— Давай скорее, — махнул ему Эмджей; у его ног лежала большая фиолетовая морская звезда. — Она тут. Смотри! Папа, смотри.
