— Привыкли эти русские… море засорять… Тьфу!
Сами они ловили на наживку изысканную — на слабосоленую кетовую икру и личинки жуков короедов, на сочную клейкую кашу, сдобренную пахучим кедровым маслом, и жареное тесто, на лепешечки, нарезанные из черной паюсной икры, и привезенную из Ирана рыбью вкуснотень — диковинных сухих гусениц, сто граммов которых тянули на месячный заработок капитан-лейтенанта Мослакова, — в общем, у каждого были свои секреты и своя закуска, любовно приготовленная для обитателей здешних глубин и мелей.
А у капитан-лейтенанта были лишь обычные навозные червяки, выкопанные на задах огорода одного русского дедка, выращивавшего помидоры величиной с коровью голову и редкостные, сладкие как сахар персики, — одни только червяки, и больше ничего.
Рыбаки в кепках-«аэродромах» отвернулись от Паши Мослакова, будто его здесь и не было. Паша в ответ только губы раздвинул в легкой усмешке. «Ладно, выдам вам концерт на память. С ватрушечным боем, салатом из рубленых гвоздей и пирожными с селедкой. Будете знать, как русские офицеры умеют договариваться с морскими богами».
Тут Мослаков поспешно вскинулся — забыл поплевать на червяков, вот незадача-то, проворно выбрал леску из воды, изловил ее конец и азартно поплевал вначале на одного червяка, потом на другого и вновь закинул леску в море.
На этот раз рыбаки даже не пошевелились.
Настроение у Павла Мослакова было препоганым. Пограничная бригада уходила из Баку в Астрахань, с места обжитого, насиженного, перемещалась в неизвестность, на место совершенно голое. В Астрахани, на полосе берега, выделенного морской бригаде, не было ни причалов, ни топливной площадки, ни грузового мола — один лишь мусор.
Жилья тоже не было. Часть имущества уже переброшена туда. Тезка Мослакова капитан-лейтенант Никитин, вернувшись из Астрахани, молвил уныло:
— Как бы нам там не пришлось жить в камышовых шалашах. Вместе с семьями да с детишками.
А здесь, в Баку, у бригады был свой городок с прекрасным жильем: у каждого офицера — отдельная квартира. «Цимес!» — восхищенно произносил Паша Никитин. И все это надо бросать.
Льстивые азербайджанские чиновники успокаивали пограничников:
— Мы вам компенсацию выдадим. В твердой валюте.
— В долларах, что ли?
— Зачем же в долларах? — обижались чиновники. — У нас есть своя твердая валюта — манат. Выдадим в манатах.
— И на что же потянут наши прелестные квартиры?
— Один квадратный метр — сорок манатов.
В пересчете на русские рубли это было тьфу — калоши только можно было купить. А к ним — пачку гвоздей. Калоши прибивать к полу. Чтобы не украли.
Леска, обернутая вокруг пальца, натянулась, Паша почувствовал, что к наживке подошла рыба. Паша приподнял одну бровь, правую: та-ак, что это за рыба? Похоже, жирная сонная зеленуха. Очень хорошая штука в жареве. Масло на сковородку даже бросать не надо, зеленуха жарится без всякого масла, на собственном жире.
Он обратился в чутье: больно уж экземпляр осторожный. Крупная зеленуха, не иначе. Рыба опытная, на своем веку повидала много, вот и осторожничает.
За первой, едва приметной поклевкой последовала вторая, такая же, едва ощутимая. Паша ждал.
Именно этот момент, когда зеленуха соберется с духом, и надо уловить.
Капитан-лейтенант почувствовал, как в ушах у него что-то сжалось, потом раздался тонкий звон, словно внутри включился некий радар. Мослаков улыбнулся тихо, едва приметно и в следующий миг сделал резкую подсечку.
Тяжелая рыба бултыхнулась на леске, стремясь уйти на дно. Мослаков чуть отпустил леску, чтобы она не обрезала ему пальцы, сделал вторую подсечку, вгоняя крючок поглубже в пасть рыбе.
Через пару минут зеленуха уже звучно хлопала мокрым хвостом по молу.
— Не осетр, конечно, но и не пескарь, — произнес Мослаков довольно.
«Аэродромы», как один, дружно повернулись к нему. Порыв был общим, на лицах — недоумение, страдание, боль, зависть, ненависть, обида, онемение, еще что-то, чему нет названия: повезло, мол, Ивану-дураку…
Мослаков ухмыльнулся, поправил на крючке червяка, которого зеленуха так и не успела «оприходовать», звучно поплевал на него и забросил снасть в море.
