По небу разливается багряно-золотой закат. День подходит к концу. И что же со мной будет? Вдруг я увидел своих старых друзей. Им, как и мне, по сто двадцать пять лет, но в глазах задорный блеск. Идут гуськом, и каждый крутит апельсин на длинной палочке. Они поглощены этим занятием.
— Ребята! Так вы еще живы! — крикнул я.
Друзья, дорогие друзья — вот он, лучший в жизни подарок.
— Ты, что ли, Шансек? С днем рождения, старик!
Они едва взглянули на меня.
— Что вы такое делаете?
— Сам видишь. Мы гоним стадо солнц пастись за горизонт.
Я тоже взял палочку, взял апельсин и пошел вместе с ними.
Женщина в синем на склоне дня
Один жестокосердый человек всю жизнь твердил:
— Ничто не возникает, и ничто не исчезает, но все мне дорого обходится.
Именно так он всегда отвечал попрошайкам. А уж попрошаек вокруг него было предостаточно! Можно подумать, злился он, все человечество состоит из бедных погорельцев, незадачливых папаш, что наплодили по оплошности кучу детишек, записных неудачников и прочих растяп, оборванцев, нищебродов, закоренелых безработных, продавцов прошлогоднего снега!.. Подонки! Ни гроша они у меня не выклянчат!
К счастью, та заученная фраза выручала его — давала сил отвечать отказом на любые просьбы. Что ж, спору нет, девиз лихой, ничем не хуже картезианского cogito ergo sum. Житейский интерес так ловко сплетался в этих словах со всеобщей истиной, что крохоборство нашего героя выглядело прямым следствием законов вселенной, чем-то вроде печати первородной скупости. Куда как солидное основание! Все равно что письмо за подписью владельца вселенной, разрешающее предъявителю ловить рыбу в его угодьях.
Само собой, этот человек на ветер денег не бросал и просто так никому ничего не давал. Одалживать — это да — ему случалось, причем иной раз даже без процентов, но горе тому, кто вовремя не вернет долг! О, он готов был преследовать должника до сорокового колена! Хотя особой алчностью не отличался и разбогатеть, в сущности, не стремился. Нет, то была другая одержимость. Требовать, чтобы позаимствованное возвращалось обратно, его заставляла страсть к порядку. От этого, казалось ему, зависит некое идеальное, но очень хрупкое и неустойчивое всемирное равновесие, малейшее расстройство — и чаши весов расходятся.
— Добрый день, я хотела просить вас…
(Просить меня — вот именно! Он сразу ощетинился. Как знать, не чувствовал ли он, что все его добро — частица его самого, а каждый, кто что-то берет у него, отрывает кусок его плоти, и он живет ущербным, пока отобранное не вернут? Кто там еще просит меня?)
И он уж собирался возгласить свое обычное:
— Ничто не возникает, и ничто не исчезает, но все мне дорого обходится.
Но дрогнул. Перед ним в предвечернем свете стояла высокая, стройная, как кипарис, одетая в синее женщина с такими… боже мой!.. с такими глазами… готовыми внезапно распахнуться!..
Он узнал свою новую соседку. Что ей надо? Что хочет она отхватить, нарушив равновесие двух чаш? О, надо быть настороже! Женщина в синем на склоне дня способна наклонить горизонт и так тряхнуть небесный свод, что звезды дождем посыплются с него в складки ее платья. Женщина в синем на склоне дня — это ужасная угроза всемирному равновесию.
В темной ткани мерещился стрекот невидимой саранчи, способной пожрать все зерно и все золото мира, в волосах застряли рыжие всполохи облаков, туманно-сиреневая гряда холмов опоясывала ее талию, сама же она всем телом тянулась вверх, к нежно-золотому небу. И каково же будет, с тоской подумал он, залечивать рану, которую наносит миру такая вот пронзительная красота.
Ей нужно было всего лишь немного кукурузной муки. Причем, в отличие от профессиональных побирушек, она даже не стала оправдываться. Что ж, хорошо. Но и с ней надо быть твердым — пусть сразу все усвоит. Скупой отвесил женщине полфунта муки и строгим голосом сказал:
— Я оставляю гири на весах. Ровно через неделю ты должна вернуть, что взяла.
Она пообещала, поблагодарила и ушла. А очень скоро он услышал, как она поет за стеной. Должно быть, взялась за стряпню, вот и радуется! Он представлял себе, как она нагнулась над дымящейся кастрюлей, помешивая варево длинной деревянной ложкой, да так и заснул, и запах горячей поленты обжигал изнутри его веки. Ему приснилось, будто горизонт исчез и все заполнило золотое, как на иконах, небо. На этом фоне женщина в синем все напевала и вертела деревянной ложкой, но очень скоро он понял, что она ее вертит в его животе, в распоротом, кишки наружу, животе! Однако, как ни странно, больно нисколечко не было. И даже наоборот. Ложка приятно щекотала, а под красной лампой крутилась пластинка.
