Полчаса спустя, когда первые водянки уже вспыхнули на моих непривычных ладонях, прибежала какая-то миловидная тетка с рукавицами.
- Как фигурка, оцени! - Я слышал, как Андрей шепнул это Боре, и видел, как тот порозовел настолько, что сквозь пыль и грязь было заметно.
- Это Михалыч вас сюда загнал? - Она всплеснула руками. - Совести у него нет. Михалыч, эй, Михалыч!
Явился толстяк, который ставил нас на работу.
- Ого, сколько бутылок побили, - одобрительно хохотнул он, глядя на зеленоватые посверкивающие кучи внизу. - Считай, на полбанки заработали.
- Нам не на полбанки, - неприязненно кинул я.
- Да у тебя совесть где, Михалыч? - запричитала женщина. - Это ж дети. Их на песок, и то страшно.
Они сами недавно в песочницах возились. А ты что сделал, бесстыжие твои глаза!
И тут я проколол пятку. Наступил на разбитую банку, и стекло прошло сквозь подошву кеда и носок. Я прихрамывал, но не жаловался. Да и не очень болело. Пятка у меня за лето закалилась, обмозолела, стала твердой, как вторая подошва.
Михалыч заметил, снял нас со "стеклышка".
- Ты, маленький, вижу, ногу поранил. Зеленкой помажь. - И ехидно добавил, глядя в лицо Андрею: - Заработали вы столько копеек, что, пожалуй, рубль наберется. Длинный рубль, хватит ногу товарищу забинтовать. Довольны?
Так бесславно кончился наш первый большой трудовой день.
- А хорошая тетка, - сказал я Боре, когда мы по очереди мылись под краном. - Рукавицы нам принесла.
- Это не тетка. Это моя ма... мачеха...
На другой день мы явились снова.
- Во детишки пошли! - удивился Михалыч. - Нужны вам деньги!
- Нам не деньги, нам на автобус, - объяснил Боря. - На поездку.
- Катились бы на папины-мамины... Ну, ладно. Раз вы такие настырные, даю полувагой песка. Вон лопаты.
Только чтоб габарит мне зачистили как следовает, шабашмонтаж!
Мы так обрадовались, что не стали вникать в последние его слова. Но и сейчас, пять дней спустя, у меня все еще правая рука прямо отваливается от этого проклятого "габарита".
Ну, по порядку.
"Полувагон" я понял, как "полвагона". Подходим - махина на колесах, и сбоку беленьким - 60 т.
Привет!
- С нами все ясно, - говорю. - Живыми нам не уйти. Истлеют наши косточки в этом песке. А Боря говорил: "слитки"...
- Не ной, - оборвал меня Матюшин. Он так и сиял: вот дело по плечу! Конечно, мне бы такие плечи.
Пооткрывали мы люки - треть песка сама собой рухнула на полотно и рядом. Полезли на верхотуру.
Да, песочек - не "стеклышко". Тут его на тридцать три детства хватит. И работать можно босиком.
К обеду у меня на месте нежных вчерашних водянок образовались горячие живые ранки. У Андрея тоже. Рукавицы не спасали. Боря только посмеивался: у него ладони мозолистые, как у меня пятки.
Посмотрев на мои руки, Боря сдвинул брови, на миг они соединились, как у Андрея.
- Горе, а не работник, - ругнулся Матюшин. - Недобытчик. Гони за пирожками!
Притащил я пятнадцать штук-враз умяли. На воздухе аппетит!
Приходил Михалыч, интересовался:
- Ну, шабашники, идут дела? Уморились? Вы мне еще габарит будете зачищать. И чтоб люка, люка захлопнули как следовает...
"Шабашники"... Знал бы, зачем нам деньги, прикусил бы язычок.
- Если бы ему на бутылку сунуть, сразу бы подобрел, - решил Боря. - Ну, жизнь. Кругом блат. Работу, и то по знакомству дают. А честно жить копались бы мы в том "стеклышке"...
Я не знал, что ему возразить.
- Учиться надо, - сказал Андрей. - А сейчас мы кто? Раз-но-ра-бо-чи-е. То есть рабочие, которые не умеют ничего и потому делают все. Разное. Куда пошлют. Так что да здравствует техника! Смерть лопате!
- Ты сначала спасибо ей скажи, лопате, - обиделся Боря. - Разве не на ней мы собираемся путешествовать? Град, а Град! Давай все же махнем на море?
Заладил: море, море...
Осеннее солнышко пригревало. На меня напала такая великая лень, что не только работать - языком ворочать не хотелось. Андрей тоже, кажется, разомлел.
Он сильный, но не такой выносливый, как Боря.
- Ну вы, гвардейцы труда! - вдруг заорал Матюшин. - За лопаты! Даешь пятилетку в четыре года!
Мы постепенно втянулись. В вагоне песка оставалось не так уж много, но теперь его приходилось бросать в люки от дальнего борта. Все же мы почуяли конец и озверели. Тяжело дыша, поливая песок своим горячим потом, мы кидали, кидали, кидали... И, совсем выбившись из сил, упали, как подкошенные, на громадные кучи песка. Шабаш!
