Он обвел рукой высокие электрические мачты с проводами, увешанными разноцветными шариками, подъемные краны, казавшиеся хрупкими под грозовым небом, каркасы строящихся зданий, плоские крыши.
— Понимаю, — сказал Марей. — Но был же у него свой уголок?
Кассан усмехнулся и постучал пальцем по лбу.
— Его уголок, — прошептал он, — вот здесь.
Они поднялись по ступенькам, и Кассан открыл высокую застекленную дверь.
— Это отдел металлургии и прикладной химии…
Они пересекли вестибюль. За столом с несколькими телефонами охранник ставил штампы на пропуска. Марей замер на пороге первой лаборатории.
— Проходите, — сказал Кассан. — Тут еще много других.
— Понимаю, — проворчал Марей. — Метрополис[1].
Зал, вероятно, был огромным, но казался маленьким, так как его загромождали гигантские аппараты. Трубы, пучки проводов, лампы, стеклянные трубки цеплялись за рамы, подобно вьющимся растениям, карабкающимся по сводам туннеля. Молчаливые люди в белых халатах ходили взад и вперед среди этого необычайного цветения, склонялись над циферблатами, передвигали какие-то ручки. Казалось, от самих стен и пола исходило жужжание, словно слетелся рой пчел. Марей шагал осторожно, с опаской.
— Здесь, — вполголоса рассказывал Кассан, — доводят до кондиции вещества, замедляющие реакцию нейтронов…
— А Сорбье?..
— Он все контролировал. Его работа начиналась после того, как кончалась работа других. Он, если хотите, суммировал результат.
Лаборатории следовали одна за другой, и Марей почувствовал растерянность. Слишком быстро сменялись картины. Они покинули помещение с высокими потолками, напоминающее зал, под куполом которого двигался мостовой кран, и вошли в огромную комнату с низким потолком, похожую на блокгауз, где, склонившись над пультом в форме подковы, сидел всего один инженер: он следил, как перед ним на стене вспыхивали светящиеся сигналы, скользили непрерывной чередой синие, красные, зеленые огоньки, фосфоресцирующим светом мерцали экраны, дрожали на серебряных циферблатах тонкие, как волоски, стрелки. И всюду тяжелые двойные раздвижные двери из стали, снабженные по краям герметичной прокладкой. Всюду сигналы: «Не входить», «Входите»… А были залы, походившие на внутренность радиоприемника, только несравненно большего размера, или напоминавшие музеи: реакторный зал, циклотронный…
— Пока все это только в стадии становления, — пояснил Кассан. — Мы еще отстаем от американцев, англичан, русских…
— Они в курсе ваших работ?
— Конечно.
— А изобретение Сорбье?
— Им известен его принцип. В этой области секретов нет. В тайне содержится технология. Тот или иной метод может обеспечить перевес на какое-то время, ну, скажем, на год или на два. Метод Сорбье дает нам временное преимущество.
— А не глупо ли было убивать такого ценного человека, как Сорбье?
— Конечно, глупо. Я не верю в преднамеренное убийство.
— Где он работал, когда проводил опыты?
— Сейчас увидите.
Кассан закрыл последнюю бронированную дверь и повел Марея по коридору, напоминающему корабельный: по обе стороны расположены каюты, на потолке — шаровидные плафоны молочного цвета, резиновая дорожка вместо ковра. Они вошли в квадратную комнату. Одну из ее стен целиком занимало окно, сквозь него видна была Сена, нагромождение крыш и бескрайнее небо, почти очистившееся от туч под многоцветной радугой, размытой дождем. Марей медленно обошел комнату… Та же аскетическая обстановка, что и там, в кабинете, где умер Сорбье: ящики с бумагами, картотека, голый стол…
— Ему здесь не нравилось, — заметил Кассан.
— Почему?
Кассан кивнул в сторону Парижа, над которым еще нависала пелена дождя.
— Он не любил, чтобы за ним наблюдали!
— Да... Понятно, — сказал Марей.
— И потом, — продолжал Кассан, — здесь его часто отрывали от дела. Вот взгляните!
Он открыл дверь, и Марей, наклонившись вниз, увидел длинный зал, где работало около двадцати инженеров. Кассан тихонько притворил дверь.
— Его ближайшие помощники, — сказал он.
— Значит, его изобретение, — заметил Марей, — это в какой-то мере результат коллективных усилий?
— Разумеется! Времена Эдисона или Бренли миновали.
